Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Ярмарки в Растоне проводились трижды в год: весной, летом и осенью. Каждая такая ярмарка была значительным событием как для местных помещиков, так и для их работного люда. Со всей округи на продажу свозили лошадей, овец, коров, собак, сельскохозяйственные орудия, мануфактуру. Иногда приезжал бродячий цирк с клоунами и дикими зверями, фокусниками и канатоходцами.

Время в поместье Блэквилл тянулось медленно, как растаявшая нуга, так же, как тянулось оно во всей расплавленной от зноя Луизиане. Дождей не было уже две недели – адово пекло! Засуха угрожала посевам.

Судьба редко заглядывала в эти глухие края, настолько обленившиеся, патриархальные, что казались вырубленными из цельного куска бытия, как деревянная кукла, безо всяких метаморфоз и непредвиденных событий. Однако на сей раз кто-то из божеств, вероятно, спохватился: как же так! – и запустил незримую пружину, которая привела в действие цепь случайных совпадений и удивительных происшествий.

Вечером, часу в девятом, коляска м-ра Пипса, того самого Морри Пипса, что, несмотря на солидные лета, наряжался словно щеголь-мальчишка – носил белоснежные бриджи, и невообразимо крикливые шейные платки, и плоскую шляпу – не шляпу, а скорее шляпку из крашеной соломы, которая была известна всей округе; так вот, его коляска привезла м-ра Блэквилла, который был до того пьян, что не стоял на ногах. Мамаша Блэквилл, никогда не испытывавшая особого расположения к Морри, сочла тем не менее нужным проявить обходительность и пригласила его отужинать. Морри отнекивался, твердил, что спешит и все такое, но Мамаша Блэквилл знала о его слабости (как впрочем, знала слабости и секреты всех своих соседей): Морри страшно любил сплетничать; о его болтливости ходили легенды. Так, холостяцкое положение Морри объясняли тем, что он любую женщину способен заболтать до смерти; вспоминали легенду о том, как юный Пипс, в молодости служивший во флоте, спасся из пиратского плена – головорезы едва не сошли с ума от его болтовни и отпустили назойливого аристократа на волю безо всякого выкупа.

Итак, Мамаша Блэквилл полагала, что пара чашек чая с печеньем и роль внимательной собеседницы вознаградят Морри за его любезность по отношению к Эдгару. «Что на него сердиться, беднягу, – рассуждала старуха, кивая болтливому гостю в знак внимания к речам его, – Эдгар сам не свой со дня смерти жены. Забросил все дела, бежит из дому, словно ему здесь все чужие, вращается в дурных компаниях. Дай Бог моему сыночку оправиться от этого горя! Жанетта была замечательной женой и теперь, конечно, пребывает на небесах, но малютка-то растет без матери!»

Морри тем временем разглагольствовал в свое удовольствие: его маленькие глазки поминутно вспыхивали и гасли, подобно уголькам в камине, а толстые, унизанные бриллиантовыми кольцами пальцы постоянно теребили лацканы жилета, шейный платок, блюдце, край скатерти, описывали круги и дуги, прищелкивали – сосед так и лучился от радости, что нашел такую внимательную слушательницу. Говорил он обо всем: о ценах на скот и зерно, о новейших способах охоты на диких зверей, о лекарствах, о докторах, о постройке новой церкви, о своих друзьях и своих завистниках (он полагал себя очень ловким дельцом, у которого тьма завистников), о своей очередной даме сердца, о политических дрязгах, о модах, о методах осушения болот, в которых мнил себя знатоком, о недавних событиях и последних слухах. Большую часть его болтовни Мамаша Блэквилл терпеливо пропускала мимо ушей, но, услыхав имя своей внучки, насторожилась. И вовремя. Эта вертихвостка Мэри, уже два года живущая отдельно от семьи, в городе, где училась музыке (Мамаша Блэквилл зубами скрипела при каждом воспоминании о свое– нравной девчонке), объявила о своей помолвке!

Подумать только, без ведома отца и бабушки, будто они ей и не родня вовсе! Вынуждены узнавать обо всем в последнюю очередь, как посторонние! И за кого она выходит замуж, Боже правый! За какого-то нищего газетчика! Пройдоху без гроша в кармане! Мамаша Блеквилл сильно взволновалась и тотчас же выпроводила за порог болтуна Морри, учтиво, но настойчиво. Возмущения, кипящего у нее внутри, хватило бы на две стоведерных бочки да еще на тазик бы осталось.

Понимая, что в таком состоянии она вряд ли способна принимать разумные и взвешенные решения, Мамаша Блэквилл немедленно вызвала к себе свою приживалку, Гертруду, у которой за давностью лет, проведенных под боком у семейства Блэквилл, и фамилия-то позабылась. Вслед за Гертрудой без спросу явилась и Вивиана, почуявшая скандал. Гертруда, глупая, как рождественская индюшка (нафаршированная вместо риса слухами и французскими романами), и Вивиана, расторопная и бойкая, как нельзя лучше подходили Мамаше Блэквилл. Парламент в сборе, пора начинать дебаты. Вначале хозяйка поместья высказала все, что думает о своей легкомысленной внучке и ее слабовольном отце, затем спросила совета у молчаливо внимавшей аудитории.

Гертруда старательно наполнила слезами свои поблекшие (когда-то голубые, как незабудки!) глазки и закудахтала: «Ах, какое горе! ах, какая неприятность!» Вивиана была более практична: она рассудила, что Мамаше Блэквилл непременно нужно ехать в Растон, чтобы расстроить недостойный союз, причем надлежит явиться в полном блеске. Старуха была в смятении: последние тридцать лет она никуда из поместья не выезжала! Разговор вместо ожидаемого построения стратегии спора с юной мятежницей вдруг перешел на обсуждение нарядов Мамаши Блэквилл. Она с огорчением вынуждена была признать, что ее платья несколько отстали от нынешней моды. Порасспросив молодых востроглазых служанок, спешно пригнанных Вивианой, о современных нарядах: «Вы, бесстыдницы, постоянно бываете в городе и, небось, глаза пялите на что попало…», и сверившись с французскими журналами, принадлежащими покойной невестке, старуха пришла к выводу, что ее платьям недостает ярких воланов и рюшей.

«Завтра же, слышишь, Вивиана, завтра же вы с Герти поедете в город и купите в модной лавке все, что нужно. Отправляйтесь прямо с утра», – непререкаемо заявила она, а на возражения служанки: «Кто, мол, присмотрит на кухне?» – ответила: «Енох присмотрит, а не справится, так отведает плетей!»

Право, положению несчастного Еноха не позавидуешь.

Ночь предназначена Господом для сна; но в эту ночь в Блэквилле мало кто спал, кроме мертвецки пьяного Эдгара: Мамаша Блэквилл печалилась о внучке, Гертруда, взволнованная предстоящим выездом, перебирала парики и пыталась сделать что-нибудь со своим лицом, хотя разровнять эту местность за давностью лет не под силу было никакой бороне. Вивиана припугнула повара, чтобы глядел в оба, и надавала ему всяческих указаний; Енох тут же поделился новостью с Соломоном; последний живо сообразил, как воспользоваться отсутствием хозяйки. «Небось, и массу Эдгара с собой в город утащит, эт уж как пить дать утащит! А может статься, что и Горлодера-надсмотрщика, так что на сутки одни мы, черные, останемся хозяевами поместья». Пожалел Соломон о своем бойцовом петухе – не скрести ему ярмарочной пыли! Но грядут дела поважнее пустых развлечений.