Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Ленни смотрел на старуху с вызовом, но и с уважением. Да, крепкий орешек!

Элегантен, но не вызывающ, аккуратен, но не скучен, одет небогато, но со вкусом, – словом, молодой человек, знающий себе цену и отличающийся безукоризненным поведением. Добсон покорил Мэри Блэквилл своим терпением, ненавязчивым, искренним обожанием, а своих будущих родственников надеялся склонить к себе единственными достоинствами честного бедняка – услужливостью и почтительностью.

– Целую ваши руки, дражайшая миссис Блэквилл, – сказал он, низко поклонившись старой даме. – Мэри рассказывала мне о вас столько замечательного, что я жаждал этой встречи, чтобы выразить вам свою привязанность. Вы ошиблись, упомянув о поместье; нет, я не богат, да и не приспособлен для работы на земле. Природа дала мне пытливый ум и критический настрой мыслей, что служит мне достаточной опорой в жизни и дает пропитание: я репортер, мэм, и смею вас заверить, неплохой. Когда-нибудь, я не сомневаюсь, мне придется быть и владельцем газеты, но пока моя цель – нести людям свет знания и уведомлять их обо всех заслуживающих внимания событиях, дабы не дать погрязнуть в невежестве.

– Как трогательно! – всплеснула руками Мамаша Блэквилл. – Как благородно – заботиться о благе ближних. Достаточно же вы просветили мою внучку, мистер Добсон, малышка так и светится от радости! Но скажите, любезный, что вы можете предложить будущей жене, кроме духовной пищи и чистых помыслов? Каково ваше жалование? Надеюсь, оно достаточно велико, чтобы содержать семью? Боюсь, мы не сможем регулярно оплачивать счета юной Мэри Добсон – дела, знаете ли, идут в поместье не слишком хорошо, и лишних трат нам не перенести.

– О, бабушка, что ты говоришь! Опомнись! Как тебе не стыдно! – ужаснулась Мэри.

Добсон сочувственно улыбнулся, являя своим видом аллегорию уязвленной добродетели.

– Стыдно? Ты смеешь упоминать о стыде? Тебе ли говорить об этом? Мать – в могиле, отец сам не свой от горя и забот, маленький братец растет как трава, без присмотра, без ласки, а ты бросаешь семью, выходишь замуж за первого встречного и притом же еще обвиняешь меня в бесстыдстве? Огромное спасибо, юная леди, польщена вашей доб– ротой.

– Вы хозяйка Блэквилл-холла, мэм, а я всего лишь хозяйка своего сердца, которое зовет меня любить и быть любимой. Возможно, в ваших глазах я поступаю дурно, бабушка, но вы не в праве меня остановить. Я молода, я счастлива, да, я хочу быть счастливой без оглядки: нравится это кому-то или нет!

– Вот как, дерзкая девчонка? Ну так запомните: с этой минуты у вас больше нет ни бабушки, ни отца, ни брата! Раз уж вы так послушны своему сердцу, пусть оно и ведет вас под руку на венчании, пусть оно нянчит ваших детей, утирает ваши слезы, готовит вам горячее питье, когда вы заболеете, и утешает советом, когда вы попадете в беду. И если люди спросят вас о вашей родне, не смейте упоминать имя Блэквиллов, но кивайте на ваше строптивое сердце!

С этими словами Мамаша Блэквилл развернулась на каблуках – щелк! – словно бравый офицер на параде! – и пошла к выходу; насмерть перепуганная Гертруда поспешила за ней. Ленни Добсон успокаивающе взял руку невесты в свою, но Мэри вырвалась и засеменила в дальний угол залы, откуда затравленным зверьком на нее взирал отец.

– Папа! Папа! – возопила девица, бросаясь на шею дрожащему, потному Эдгару, уже успевшему отдать дань многочисленным джулепам и кобблерам, что так заботливо подносили черные слуги. – Неужели и ты оттолкнешь свою несчастную дочь! О! Скажи, что любишь меня, скажи, что не бросишь свою Мэри!

– Полно, малышка, полно… – он пятился, пятился назад, пока не уперся спиной в стену. Малышка Мэри весила немало, а Эдгар чувствовал себя усталым, разбитым стариком, едва удерживающимся на ногах.

– О, папа! О! – заливала голубыми от туши слезами его белоснежный воротничок. Мистер Блэквилл растерянно глядел по сторонам, пытаясь найти поддержку, но старуха к тому времени уже удалилась, а Сторнера рядом не было, не было никого, кроме прищурившегося, точно кот на мышку, Добсона.

– Уверен, что это недоразумение, сэр, – положив тяжелую руку на плечо Блэквилла, молвил он. – Когда буря эмоций схлынет, мы с вами сможем поговорить по-простому, как честные люди и джентльмены. Бог свидетель, я нисколько не желал обидеть вашу матушку, сэр, и искренне сожалею обо всем, чему вам пришлось стать свидетелем. Я надеюсь видеть вас своим гостем, почтеннейший мистер Блэквилл, – мы с Мэри проживаем по адресу: улица Лэвен, дом 12. И клянусь: как скоро вы узнаете меня поближе, обретете в моем лице преданного сына. Искренне ваш. И, отрывая увлекшуюся Мэри от отца:

– Пойдем, драгоценная моя. Нам пора.

Несчастный Эдгар Блэквилл! Он не был флагманом в житейском море: знал, как возделывать поле, растить рис и хлопок, неплохо разбирался в лошадях и собаках, был отважен в картах и выпивке, при случае мог и за женщинами приволокнуться; но при всем том характер имел скорее философский, нежели бойцовский. Очаровательная и деятельная жена-француженка так долго воплощала для него все совершенство мира, что с ее смертью он абсолютно потерял нить бытия и опустился в пропасть отчаяния и меланхолии. Сегодня от него требовался решительный поступок: поддержать свою мать или дочь, словом, как-нибудь подтвердить свой статус главы семьи, – но увы, слишком долго он пробыл на четвереньках, ползая в пыли жалости к себе, чтобы вот так вдруг выпрямиться и встать во весь рост; нет, он был слаб.

Все, что он мог выдавить из себя в тот миг:

– Да, доченька, да, конечно… м-м-м… да…

Мэригольд уходила под руку с женихом вполне довольная сегодняшним вечером: отец за нее или, вернее, не против – очко в ее пользу! Ленни же втихомолку посмеивался над людской слабостью: раскусить Блэквиллов для него не составляло никакого труда, он все предвидел заранее: отец – тряпка, бабушка – кипящий чайник, да ну! – к чертям, подобреет, едва пойдут внуки. Ленни не испытывал ни малейшей жалости к слабакам и сам слабаком не был; он по праву считал себя ловким парнем: сын сапожника, затем – помощник мелкого стряпчего в мелкой конторе, воровал, бежал, чтобы не попасться, в другом городе устроился при сиротском приюте, снова воровал и бежал опять; и вот – Луизиана, сонный городишко, где жители, ленивые, как мухи, газета, наивная девица с бреднями в голове, а вдалеке ясным маяком светит неплохое состояние. Старуха не вечна, ну, а Блэквилл скоро сопьется, труха – только ткни, так и рассыплется в прах! Что до Блэквилла-младшего, чего проще! – дети часто болеют, они слишком хрупкие и доверчивые существа. Добсон почти видел себя на вершине богатства.

Едва Бекки выскользнула из детской, малыш расплакался: он не мог понять, почему его все время оставляют одного. Но слезы иссякли так же быстро, как и полились, – Патрик увидел осу, влетевшую в полураспахнутое окно. Оса приземлилась на прут кроватки и принялась исследовать его внимательными прикосновениями усиков. Патрик предпринял попытку достать ее, но не дотянулся и возмущенно завопил. Оса взлетела и, привлеченная запахом мертвечины, села на щеку мистера Лаки, чья фигура в лучах заходящего солнца казалась вешалкой, на которую впопыхах накидали всякой рвани – шляпа набекрень, топорщащийся пиджак, украшенный гирляндами речных трав, расползающиеся штаны. Оса заинтересованно поползла к ноздре, размышляя, как бы поудобнее разместиться в этом гнезде. Зомби проворно схватил ее пальцами и отправил в рот – полосатая жужжалка раздражала его, к тому же он обязан охранять маленького человечка. Оса не растерялась. Побродив немного в темноте, она выбралась наружу через дырку в черепе Вернона, ту самую, что когда-то, двадцать лет назад, пробила мотыга Соломона, подкравшегося сзади, пока Вернон отбивался кнутом от ватаги негров, наседавших с кольями в руках.