Владимир Демичев - Хранитель детских и собачьих душ

Патрик вскинул глаза на незнакомца и издал тонкий протяжный звук, соединяющий приветствие, сомнение и некоторое опасение. Добсон окинул взглядом хижину, ужасаясь запустению и убогости сего жилища. Дуло его ружья было устремлено вперед и чуть вверх. Едва он открыл рот, чтобы выкрикнуть угрозу, как Вернон шагнул из угла, где стоял неподвижным манекеном и схватился за ружье ладонью. Ленни вздрогнул – прогремел выстрел; Блэквилл от неожиданности едва не ушел с головой под воду и принялся грести еще быстрее. Малыш широко открытыми глазами уставился на Ленни. Вернон осмотрел свою ладонь, где зияла порядочная дыра, и вновь схватился за ружье, вырвав его из рук Добсона. Не устояв на ногах от рывка, тот повалился на мертвеца; они упали на пол, и лица их оказались так близко друг к другу, что Ленни увидел больше, чем мог бы вынести. Вонь разлагающейся плоти ударила в его ноздри, сморщенный шевелящийся червяк между оскаленными челюстями потряс его – он вскочил на ноги, содрогаясь от ужаса. Вернон, поднимаясь, протянул к нему руки – Добсон сдавленно забулькал горлом, как умирающая курица, и, не выбирая путей отступления, прянул в окно, потревожив обрывки вощеной бумаги, некогда заменявшей здесь стекла. За спиной его жарко дышал сам ад: метнувшись в одну, в другую сторону, Добсон едва не угодил в болотные ямины, поросшие жесткой темной травой. Почувствовав пустоту под ногой, он живо отшатнулся и поспешил назад к дому. Выказывая акробатические чудеса ловкости, полез по стене на крышу, цепляясь коленками, пальцами, зубами за хлипкие доски. Дом заскрежетал, заскрипел, забранился под его весом; соломенные колечки взметнулись вверх, просыпалась пыль и стружка, летучие мыши завозились под стропилами – казалось, крыша ожила; волны возмущения прокатились по ней, будто лачуга брезгливо отряхивалась, как кошка от водяных капель. Ленни распластался на самом гребне, выбросив широко по обе стороны ската оцепеневшие руки и ноги, с натугой процеживая железный воздух страха сквозь побелевшие губы.

Блэквилл, преодолевающий последние ярды канала, не мог понять ровным счетом ничего; он слышал выстрел и крик ребенка, он дивился распластанному по крыше человеку, странно походившему сейчас на ящерицу, но в его голове ничего не связывалось, не соединялось. Он знал одно: спешить, не думая ни о чем, досадуя лишь на задержку. Он двигался инстинктивно, не рассуждая, и напоминал сейчас Вернона – движения упреждали мысль, порыв заменял стратегию. Вместо того чтобы выбраться на сушу, он подплыл к сваям и начал карабкаться на причал. Закинув сперва ружье, которое занимало руки, он подтянулся и, пыхтя, встал на четвереньки. Вода сбегала с него ручьями, дыхание перебивалось. Торопясь встать, он поднялся на колени, потянувшись к двери.

Дверь распахнулась так стремительно, словно изнутри произвели пушечный выстрел: увесистый чурбак, когда-то заменявший засов, ударил Эдгара в лоб и скинул с причала обратно в воду. Черные круги в глазах… черные круги на воде… плеск, который он уже не слышал… Тело Эдгара Блэквилла лицом вверх медленно, едва заметно относило течением, пока он не зацепился ногой за полузатопленную ветку. В тот момент он был необычайно красив, если не обращать внимания на багровое пятно на лбу: редкие волосы струились в потоке, руки далеко раскинуты, ладони, словно бледные рыбины, мерцают, подрагивая по желанию реки, на одежде более не заметна пыль и грязь, лицо безмятежно, как у младенца, да и весь он так гармонично вписан в речную сказку, так искусно декорирован камышами, словно водяное создание, само собою выросшее из илистого дна; словно родился здесь – родственник жабам и лилиям, не пасынок, а обожаемое дитя природы.

Ленни прекрасно все видел, но не пошевелился на своем насесте, не издал ни единого звука, хотя внутренне скулил от досады и страха. Время текло незаметно, и вскоре солнце порядочно напекло ему спину – пот стекал по страдающей коже, и ему казалось, он слышал шипение поджаривающегося на железных прутьях мяса. Осторожной рукой Ленни раздвинул настил крыши и заглянул в щель. Патрик спал на столе, его кружевные штанишки сиреневым мазком выделялись на грубом холсте древесины; рядом лежала мертвая птица и еще какие-то предметы, смутно различимые в пятнистой полутьме. Вернон стоял, облокотившись о край стола. Он поднял голову, отыскивая заячий взгляд Добсона. Качнув головою, монстр взял что-то со стола и поднял на вытянутой руке, демонстрируя Ленни. То была раздавленная жаба; мертвец качал головою и глумливо смотрел на незадачливого охотника. «Вот так и со мною будет», – разгадал нехитрую пантомиму Добсон. Каким далеким казалось ему сейчас прошлое: надежды на выгодный брак, преимущества любимца редактора и владельца газеты, мечты о собственном конном экипаже и надежных кредитах у бакалейщика и мясника; да, наконец, две дорогие сорочки английского шитья, аккуратно сложенные на полке платяного шкафа, любезно предоставленного ему квартирной хозяйкой, мисс Сойер… Каждый удар сердца звучал издевкой, набатом, призывающим Смерть. Стук сердца – больше не нужно мыслей и чувств. Стук сердца – все, что ему осталось.

Рассеянный ветерок, вырвавшись из цепких рук камышей, растрепал волосы Бекки, которая сосредоточенно работала веслами, сидя почти у самого носа ялика. Соломон примостился на корме, наблюдая за ней прищуренными от солнца глазами, словно кот. Вивиана мешковатой грудой возвышалась посреди лодки. Чтобы не попасть в ловушку топляка, приходилось быть внимательной, но Бекки уже устала, к тому же в животе глухо урчало – голод давал о себе знать. Девочка не успевала утирать пот, заливающий глаза, и мелкий гнус, жужжащий среди травы, так и вился вокруг, раздражая кожу мелкими укусами.

Невысоко над ее головой трепетала парочка топазовых колибри. Их оперение играло под солнцем, каждое перышко так и бросалось в глаза. Самочка флюоресцировала волшебным одеянием, где зелень, охра и строгая голубизна слились в одно целое, лишь предплечья будто обожгло кипятком. Ее хвост-веер ловко поворачивался, скользя вдоль чуть ощутимого потока воздуха. Самочка не пропускала ни одной мошки, настойчиво кружась над лодкой, самец выглядел глупее – он не столько ел, сколько ревниво увивался возле подруги, охраняя от невидимых соперников. Розовые его перышки смотрелись робко и инфантильно рядом с пылающей милочкой, а раздвоенный ножницами хвост так и норовил дотронуться до нее.

Но живые драгоценности оставляли девушку равнодушной. Бекки не могла ни на миг забыть о той, что сидела позади – так тихо, так неподвижно, но от этого было еще тревожней. Впервые она задумалась о смерти – но совсем не о той призрачной абстрактной фигуре, которая ожидает каждого из нас, и не о той грубой убийце, что превращает живое деятельное существо в груду мяса. Она думала о спокойной уверенности смерти, о ее удивительной способности изменять все вокруг, исключать из числа живых ненужных людей, животных, птиц. Словно бросить ветку в огонь. Через миг от ветки остается только зола. «Правильно, – думала Бекки, – не надо бояться сиюминутных затруднений, ни боли, ни завтрашнего дня. Раньше я была слишком нетерпелива – впредь буду умней».