Джеффри Дивер - На солнце или в тени

Брат, который был всего на два года ее моложе, не обрадовался роли спасителя. Он пожаловался, что у него стало шуметь в ушах, и поспешил в Нью-Йорк показаться врачу, а Мэрион оставил на попечение Джо. Та сестру мужа выносила с трудом и сетовала, что они одна от другой заболевают и одна другую раздражают. Ничего серьезного у Эдварда не нашли, и ему пришлось возвращаться в Найак на подмогу Джо – следить за Мэрион и заниматься отоплением на случай, если разразятся запоздалые весенние бураны. Джо тем временем дала мне понять: она рассчитывает на помощь «благородных» друзей Мэрион в церковном приходе – те имеют возможность делом подтвердить, что хоть чего-то сто́ят. Так получилось, что моя роль в судьбе Мэрион стала более значительной.

По мере того, как Мэрион дряхлела и становилась немощнее, ее зависимость от церкви росла. Я сам следил за тем, чтобы активистки из прихожанок заглядывали к ней почаще. Но решил, что этого мало и нужно заняться ею самому. Настоял, чтобы Мэрион дала мне ключи от дома на случай непредвиденной ситуации. Купил бедной затворнице телевизор, и она подсела на «мыльные оперы». Это развязало мне руки: пока она, не отрываясь от экрана, следила за сюжетом, я обследовал дом снизу доверху. Решив, что нужно проверить состояние крыши, я однажды поднялся на чердак.

Там я с удивлением обнаружил не течь в кровле, а кипы ранних работ Эдварда Хоппера: стопки рисунков, картин и иллюстраций. Я поднимался туда не раз и, покопавшись, нашел ценные документы, включая письма молодого Эдварда родным из Европы, куда он трижды ездил после окончания художественной школы. Чем больше я знакомился с тем, что хранилось на чердаке, тем сильнее тревожился о судьбе этих сокровищ после смерти Мэрион. Сам я всем этим заняться не мог, а из наследников старой дамы остались только ее брат и Джо. Но они были на несколько лет моложе Мэрион и тоже не имели детей, которые могли бы взять на себя заботы об имуществе.

Меня стала посещать мысль, что спасение произведений искусства от забвения не только правомерно – тот, кто этим займется, будет настоящим героем. И я предпринял шаги, чтобы наследие Эдварда Хоппера не пострадало. Известно, что в пустующих домах могут поселиться бомжи. Велика также опасность пожара. Старинную мебель и произведения искусства могут разграбить, повредить, уничтожить. Мэрион, разумеется, не разрешит мне перевезти картины – они принадлежат Эдварду. Но сам он бросил их здесь много лет назад, когда переехал в Нью-Йорк. Получалось, что я единственный человек в мире, кого тревожила судьба сокровища. Я понимал, какова его цена. Ходил в библиотеку и читал об Эдварде Хоппере. Изучал материалы о нем и превратился в знатока. Исследовал генеалогию семьи Хоппера вплоть до прибытия его предков в XVII веке в Нью-Амстердам.

Со временем я нашел способ стать полезным Эдварду и Джо. Приезжать в Найак с Манхэттена они не любили. А целых полгода визиты сюда были для них вообще невозможны. Это время они проводили в Южном Труро на дальней оконечности полуострова Кейп-Код. Возвращаясь в Нью-Йорк, пожилые супруги ехали через Найак, где Эдвард оставлял в семейном доме машину. Только в это время и еще весной, когда они являлись сюда за машиной, Хопперы виделись с Мэрион. Близки с ней они не были, и она оставалась заброшенной и забытой.

Она не понимала, как живет брат в Нью-Йорке. Когда в 1964 году Музей американского искусства Уитни устроил его ретроспективную выставку, Мэрион попросилась на открытие и написала, что хотела бы взять с собой подругу Беатрис и меня. Я бы с удовольствием составил ей компанию. Но Эдварда, которому в то время исполнилось восемьдесят два года, мысль о присутствии сестры на церемонии нисколько не воодушевила, и он написал в ответ: «Это единственный раз в году, когда у меня появляется возможность встретиться с директорами музеев, критиками и известными коллекционерами, и я должен уделить все свое внимание им (поэтому на тебя, доктора Санборна и Беатрис у меня не останется времени)». Он был почти груб.

Еще меньше было у Эдварда времени, чтобы позаботиться о своих работах, брошенных на чердаке дома его юности. Сначала я спас несколько маленьких рисунков и полотен, которые унес домой, чтобы как следует изучить. Особенно мне понравился рисунок этого самого чердака и несколько автопортретов маслом. Мэрион даже ничего не заметила. Сначала я не задумывался о денежном эквиваленте работ Хоппера. Его ранние произведения, написанные задолго до того, как он стал знаменит, ни разу не появлялись на рынке. В то время он ничего бы не сумел продать.

В Библии, в Послании к Ефесянам (4:28), говорится: «Кто крал, вперед не кради, а лучше трудись, делая своими руками полезное, чтобы было из чего уделять нуждающемуся». Я понимал, что мои труды исследователя и усилия по спасению наследия Хоппера оправдывают мои деяния. Своими доходами я делился с женой, тремя сыновьями, дочерью и девятью внуками – всем требовалось дать образование, всех надо было женить и обустроить в жизни. Нельзя было допустить, чтобы такие ценности пропали.

Мэрион оставалась в фамильном доме до мая 1965 года, когда к ней ворвался грабитель в красной маске, зажал ладонью рот и потащил наверх. Здоровье восьмидесятипятилетней женщины сильно пошатнулось. Когда нанятая Эдвардом и Джо домработница потребовала дать ей Четвертого июля отпуск, брату Мэрион с женой пришлось приехать и неделю исполнять роль сиделок. Я вызвался привезти их в Найак из города и отвезти обратно. 16 июля Мэрион поместили в больницу, и на следующий день она умерла. Я снова привез пожилую пару в Найак и организовал похороны Мэрион.

Эдвард интереса к наследству не проявил, и Джо осталась одна разбирать фамильные ценности и фотографии. Она провела в Найаке около шести недель. Заявила мне, что Мэрион была такой же барахольщицей, как она сама.

– Я ей никогда не нравилась, но чувствую: там, где она сейчас, испытывает благодарность, что я не выбросила ее сокровища и не продала ее столетнее родовое гнездо. А Эдвард, – жаловалась она мне, – оставил меня дышать вековой пылью.

Я ждал, когда Эдвард и Джо уедут из Найака. У меня имелся ключ от дома, где было полно произведений Хоппера, семейных бумаг и старинных вещей. Здоровье Эдварда ухудшилось, и я продолжал переносить предметы из чердачного клада к себе. Забота о ценном голландском буфете заставила переместить его из пустого дома к соседу. Явись сюда слабеющий Эдвард или Джо, я бы заявил, что поступил так ради его сохранности. Но поскольку все три находившиеся в собственности Хопперов дома были завещаны, я рассчитывал оставить желанный предмет себе. Я один заботился о нем. И один имел на него право.

Эдварду стало хуже. В декабре 1966 года у него случился настолько сильный болевой приступ, что Джо пришлось вызвать «скорую помощь», которая отвезла его в больницу. Джо сообщила мне по телефону, что ему предстоит удалить грыжу. Жена Эдварда решила, что в таком случае сама отложит операцию катаракты, из-за которой слабело ее зрение. В июле Эдвард опять оказался на больничной койке. У Джо ко всему развивалась глаукома и, собираясь к мужу в больницу, она оступилась в студии и сломала руку и шейку бедра. Ее привезли в ту же больницу, где лежал Эдвард, и они провели там вдвоем три месяца. Глаукома Джо зашла настолько далеко, что от удаления катаракты отказались.