Мария Артемьева - Темная сторона Петербурга

В отличие от пса, измученного голодом, но поджарого и сильного, Миха начал задыхаться уже через пару метров. Преодолев на своих мягких ногах с трясущимися ляжками расстояние от пятого до восьмого бокса, он уже весь был в мыле; в сердце и в боку кололо, лицо и глаза заливал пот.

На уроках физкультуры Миха Жирбас давно уже не бегал. Восседал на скамеечке, как почетный гость из управы. То ли пария, то ли священная корова, которую никто не смеет трогать.

Пару раз в школе менялись учителя, и каждая новая физкультурница поначалу с энтузиазмом заставляла Миху бегать вместе со всеми, но всякий раз он или подворачивал, или вывихивал ногу от своей крайней неуклюжести, и это создавало массу проблем: приходилось звать медсестру, учительницы писали объяснительные директору, мама ходила ругаться в школу…

В конце концов на Миху наплевали даже самые большие энтузиасты и приверженцы школьного спорта. А потом мама дала взятку в поликлинике, и он принес завучу справку, навсегда освободившую его от беспокойств дурацкой физры.

Так что теперь, если по-честному, шансов у него не было.

«Каюк тебе, Жирбас, долго ведь ты не протянешь», – подумал он отрешенно о самом себе. И черный кобель, догоняющий толстого мальчишку, подумал так же.

Миха еще трепыхался, но собачье дыхание слышалось уже совсем близко за спиной, и кожа на затылке в ожидании нападения натянулась и налилась холодом.

И тут неловкий Жирбас споткнулся, зацепившись ногой за какую-то арматурину, торчавшую из земли.

«Все», – признался Миха самому себе. Он полетел на землю кубарем, пал лицом вниз и закрыл глаза в ожидании, когда в его спину вцепятся острые клыки и начнут полосовать, грызть и рвать на куски…

Темнота. Перестук крови в ушах. Ожидание смерти.

И вдруг – жалкий визг собаки, тишина и сразу после – голос.

– Вставай. Зачем лег? – раздалось сверху.

Жирбас, пыхтя, осторожно поднял голову: прямо перед ним помещались, словно столбы, чьи-то громадные ноги в джинсах и кожаных сапогах с латунными шпорами над каблуком.

Черного пса нигде не было. Вообще ни одной собаки не было рядом: вся стая смылась, исчезла.

Жирбас перевернулся на бок; встав на четвереньки, задрал голову вверх: над ним стоял, усмехаясь одними уголками губ, высокий черноволосый тип.

Кожа его отливала красноватой бронзой, и Жирбас немедленно ему позавидовал: на такой коже никакие прыщи не могут быть видны. Интересно, он от рождения смуглый или где-то загорел до такого состояния?

Во всяком случае, от прыщей этот тип явно не страдал. Да и вообще ни от чего: глаза его смотрели на мир расслабленно и беззаботно. И собаки ему нипочем, и гаражи эти вонючие… Он стоял, как Терминатор посреди мира, весь такой крепкий и самодостаточный, сам себе целый мир.

Жирбас, кряхтя, поднялся. Втянув пузо, попытался застегнуть молнию на штанах – она разъехалась во время позорного падения. Жирное белое брюхо, вывалившись из брюк, колыхалось над ширинкой, как беспозвоночный моллюск, вылезший из раковины.

Черноволосый с презрением смотрел на его дурацкие попытки.

– Тебе нужен тотем. Защитник, – сказал он.

Жирбас глянул: черноволосый не смеялся, не шутил, не ерничал. Глаза его были темны и непроницаемы, взгляд спокоен и скучен, как пляж на заливе в ноябре.

И от этого его ровного и уверенного спокойствия у Михи вдруг потеплело на душе: жаркая волна благодарности всколыхнула и затопила сердце.

– Пойдем со мной. Я тебе помогу, – сказал черноволосый.

Затолкав на место свое дурацкое белое брюхо, Жирбас вперевалку заторопился за удивительным незнакомцем. Он боялся упустить его. Ведь это был единственный в его недлинной четырнадцатилетней жизни человек, который не насмехался над его весом, не укорял его размерами одежды и даже не призывал к немедленному переходу на здоровый образ жизни и правильное питание.

Он просто хотел помочь. И благодарный Жирбас торопился изо всех сил, чтобы принять эту выпавшую и на его долю частицу счастья.

Его тотемом, как ни странно, сделался стриж. Стремительная легкая птица.

Он совсем не приспособлен к тому, чтобы добывать пищу, ходя по земле. Стриж питается только в полете. Раскрыв острый клювик, он на лету заглатывает нерасторопных насекомых. И никакого другого способа жить стрижи не знают.

Если стриж не сумел полететь – он погибнет…

– Жирбас! Ты что там делаешь? – окликали его знакомые пацаны со двора – все до единого подонки.

Голоса их звучали странно, будто бы испуганно. А он стоял на самом краю брандмауэра, раскинув в стороны руки, и просто ловил ртом ветер… Наколотая сзади, на жирной шее, птица топорщила крылья, и перья шелестели от колебания воздуха.

Жирбас сделал уверенный шаг вперед. Он не испытывал ни капли страха.

Когда его тело распласталось на асфальте внизу, птица уже кувыркалась в воздухе, радостно ныряя в свежих потоках зюйд-оста.

– Жирбас? – неуверенно прозвенел одинокий мальчишеский голос.

По карнизам, постукивая коготками и курлыкая, бродили голуби.

– А ты не передумаешь?

– Ты что? Я? Никогда!

– Во веки веков?

– Бесконечно!

Только шестнадцатилетние могут так легкомысленно обходиться с вечностью, швыряя ее направо и налево. И сколько б ни кинули – у них все равно остается еще много. По крайней мере до 21 года – целых 5 лет.

Кирилл обнял Инку и поцеловал на виду у всей улицы. В ответ на возмущенные взгляды прохожих оба засмеялись. Обхватив друг друга руками, ввалились на порог студии «Tatoo-тотем».

– Мы хотим сделать себе одинаковые татуировки.

– Почти одинаковые, – уточнила Инка, улыбаясь. – Написать надо мне «Кирилл», а ему – «Инна».

Татуировщик молча смотрел на них. В его желтых глазах было что-то змеиное – наверное, уверенность в том, что он может вот так долго смотреть в глаза людям и молчать, не отвечая на обращенные к нему слова.

На нем и куртка была со змеиным узором. «Кожаная», – решил Кирилл. «Кожзам», – неуверенно подумала Инка.

– Хорошо, – кивнул наконец татуировщик. – Садитесь.

И отошел, чтобы достать инструменты. Длинные черные волосы, свесившись на лицо, закрыли его глаза.

– Не боишься? – одними губами спросил Кирилл.

– Нет. – Инка помотала головой и расплылась в радостной улыбке. – Я хочу тебя, – шепнула она, сияя глазами.

«И я – тебя», – ответил парень жестами.

– Какой рисунок хотим? – спросил Кирилл, оглядывая образцы, развешанные по стенам салона.

– А-а-а… Пусть вот такая ящерка будет. Саламандра. Правда, Кирилл? – Инка сделала выбор стремительно.

– Хорошо, – пожав плечами, согласился Кирилл.

– Саламандра – знак огня, – сказал темноволосый. – Не боитесь?

Кирилл и Инка посмотрели друг на друга и засмеялись.