Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

Часто попадаются кости. Это не самое приятное зрелище: когда ты находишься в большой компании, каждый из твоих товарищей, увидев останки человека, надевает непроницаемую маску безразличия — некоторые даже смеются, стараясь скрыть свои истинные чувства за показной напыщенностью. И ты сам за собой замечаешь, что тоже стараешься выглядеть уверенным, бодрым. Никому не хочется выглядеть перед братвой лохом! Именно поэтому поисковики называю кости «маслами» — не из-за пренебрежения к памяти погибшего человека, а для того, чтобы отогнать тяжёлое чувство, которое проникает в душу. Слово «масёл» придаёт оттенок шутливости, приуменьшает страшное значение, смысл, — увиденных тобою человеческих останков — это слово помогает защитить психику от «burn out» [47] Эмоциональное выгорание . Но кости эти остаются у тебя в душе — цветной, или чёрно-белой фотографией, отпечатываясь в твоих снах.

Многим трудно с этим жить, неизвестное чувство начинает грызть изнутри, словно болезнь. И «заразившиеся» этой болезнью люди бросают поиск, навсегда, — оправдывая себя перед друзьями множеством «потому». Подсознание, уловив подступившую извне опасность, пытается увести человека подальше, от причины возбудителя неопределённого чувства, — и между поисковиком и его увлечением вырастает непреодолимая стена. На самом деле чувству этому ещё не придумано название, похоже, что оно ново для человека. Некоторые принимают его за тоску, за проснувшуюся совесть, за чувство вины перед миром, Родиной; за грусть, за одиночество которое ты испытываешь, несмотря на окружающих тебя людей… за осознание непостоянности и зыбкости этого мира. Может быть, это чувство времени?

Помолчав, разговор разгорелся вновь — как полу потухший костёр, в который бросили охапку сухого хвороста. Перебирая тему за темой, незаметно мы добрались до Крапа — круг замкнулся. Молча выпив ещё по «стакану», мы разошлись по своим палаткам. Юркнув в тёплую палатку, я мгновенно уснул. Мне снился виденный во сне дед с «Мосинкой» за плечом, рядом с ним стоял виденный мною сегодня Штефан, и почему-то, Маша. Мы были в лесу, светило солнце — листьев на деревьях не было. «Глубокая осень!» — подумал я. Дед отошёл в сторону, и Штефан водил меня, и показывал какие-то метки на земле:

— Здесь, — говорил он, — Веточка, видишь, как лежит?

Я кивал, рассматривая, с виду обычную, ветку. Штефан слегка отстранил меня — чтоб я её не задел. Мы медленно, будто прогуливаясь по парку, шли дальше. На земле валялись листья, жёлтые, полусгнившие, и время от времени Штефан останавливался, тыча острым пальцем в землю и что-то объясняя мне:

— Тут, — вёл он меня дальше, — Кусок коры, там, — показывал он пальцем в землю, — Ямка! Запомни!

Я кивал, но сказать ничего не мог. Посмотрел на него — он был в чистой немецкой форме и в круглых очках, кажется, я заметил это только что. Лицо его было розовым, слегка упитанным, он внимательно смотрел на меня поверх нелепых очков, и всё повторял: «Запомни!». Маша стояла рядом с морщинистым дедом, они наблюдали за нами со стороны. То, что я вижу её здесь, в осеннем лесу, рядом с непонятным Штефаном Ланге, почему-то во сне не вызвало у меня удивления — словно это было чем-то естественным, привычным. Я кивал. Потом всё исчезло. И откуда-то из темноты снова появился Штефан. На этот раз лицо его было синим, как в свете диодного фонаря. Одет он был в рваную одежду, пахло от него гнилью и дохлятиной:

— Среди друзей твоих предатель! — кричал он, медленно шевеля тонкими и чёрными губами.

Лицо его становилось жестоким, похожим на страшную, сморщенную резиновую маску.

— Предатель! — повторял он.

Его образ улетал всё дальше, растворяясь в беспорядочном нагромождении воспоминаний. Остался лишь голос, доносившийся извне моего сознания: «Предатель, предатель, предатель… — вторило ему эхо».

Проснулся я от того, что меня кто-то теребил за плечо. Голова гудела, память потихоньку возвращала меня в реальность бытия. Передо мной сидела Алёна. Её рыжие волосы были распущены, и слегка развивались на задувавшим сквозь открытые полы палатки, ветерке.

— Чего-то случилось? — спросил я.

И сразу понял, по безмятежному лицу девушки, по её лёгкой улыбке, как, должно быть, глупо, звучит мой вопрос.

— Хватит дрыхнуть! — весело сказала она.

— Сколько времени? — спросил я первое, что пришло в голову.

— Обед уже!

Я огляделся. Между двумя спальными местами лежали сложенные в стопочку вещи Алёны.

— Я чего, палатки перепутал?

— Да, завалился среди ночи, с таким перегаром, что все комары сразу опьянели и улетели!

Поднявшись, я вылез из палатки, оставив Алёну одну. Мышцы болели, словно я вчера разгружал свой вагон с арбузами. Борис, сидевший у костра, увидев меня, привстал:

— Красава, камрад, наш человек! — крепко пожимая мою руку, он многозначительно подмигнул, и начал изображать руками лыжника, с силой отталкивающегося палками от снега.

Серёга и Света тоже заулыбались, увидев меня.

Я вернулся в палатку:

— Я вчера… — начал было я, но не смог сразу подобрать нужного слова.

— Нет, — Алёна поняла, о чём я хочу спросить её. — Если только чуть-чуть! — улыбнувшись, добавила она, показав это самое «чуть-чуть» отведёнными друг от друга, на сантиметр, пальцами.

— Чего, серьёзно? А чего так мало? — включил я дурака, поняв, что Алёна шутит.

Она проигнорировала мой вопрос, по поводу «мало»:

— Ты вчера ко мне под одеяло залез, я уже приготовилась тебе хорошенечко вмазать, с коленки, как ты сразу уснул.

— И чего дальше было? — на секунду представил я себя со стороны.

— Да ничего! Я как раз начала мёрзнуть — и тут ты появился! Спали мы с тобой в обнимку — грели друг друга. Ночью тебе снилось чего-то, кричал.

— Мне очень стыдно! Перебрал я вчера, с Борисом, вот и понесло на автопилоте в свою палатку! — оправдывался я.

— Да ничего! — спокойно ответила Алёна. — Я уже давно с мужиком не спала, хоть вспомнила, как это! Этот придурок, Борис, меня сегодня с утра подкалывает, мол, круто вы с Симаком ночью покувыркались! Я уже прописала ему котелком пару раз в лоб!

— Я ему скажу, чтоб не переставал. Объясню, что ничего не было!

— Да ладно! — отмахнулась Алёна. — Пусть стебается, на здоровье. Пока мы смеёмся — мы живём! Есть такая пословица! — пояснила она. — После шуток наших больничных пациентов, шутки Бориса выглядят невинно и безобидно!

— А чего я говорил, во сне?

Она на миг замолчала, и словно нехотя, ответила:

— Машу звал, и кого-то материл.

— Громко кричал-то?

— Нет, я тебя сразу успокоила, так, что даже Светка ничего не слышала!

— Спасибо тебе! — сказал я.

— За что?

— За человечность. Таких, как ты, девушек мало!