Григорий Гончаров - Бункер 'BS-800'/ der Fluch des Reichs.

Московский кортеж, добравшись до провинциально городка, на некоторое время «бросил якорь». Посовещавшись с местными егерями, Крап решил оставить тяжёлый «Мерседес» у Чеха, взяв у того на прокат обычный «УАЗ». Сам Крап пересел в «Ленд-Ровер». Бандиты заполнили кузов полно-приводного «Фольцвагена», прибывшим отдельно от банды, оружием. Крап побывал на месте недавнего боя, у сгоревшего здания бара «Канна». Ничего нового он там не увидел, и не узнал — и вообще, он пошёл только для того, чтобы показать уважение к местному авторитету Чеху. Ему было глубоко плевать кого, и когда здесь расстреляли.

Кортеж, ведомый «УАЗом», в котором сидели егеря, лихо объезжал выбоины дороги. Увидев махающего жезлом милиционера, водитель головной машины на секунду напрягся, но тут же расслабился, обратившись к седевшему товарищу:

— Запроси Чеха, тут мудила какой-то жезлом машет!

Чех приказал остановиться. Они остановились так, что молодой курсант оказался в середине колонны. Открылись дверцы машин, в машине Чеха опустилось тонированное стекло:

— Эй, придурок, иди сюда! — обратился золотозубый Гриф курсанту.

Мишин растерялся.

— Баклан, ты глухой? Или солнце мозгу в конец иссушило? Бегом ко мне, дура, а не то я сейчас сам тебя притащу! — невидимые глазу волны агрессии и злобы, пронзили курсанта.

Мишин подошёл к «УАЗу», из окна которого пахло дорогими мужскими духами, хорошим табаком и веяло прохладой кондиционера.

— Чего? — хмуро спросил Мишин, у лоснящегося потом лица.

— В очё! Ты, баран, с пастухом, — начальником своим, — будешь таким тоном бакланить! — злобно огрызнулся Гриф.

В этот миг, с тихим гудением электропривода, отъехало тонированное стекло передней двери. На курсанта недружелюбно смотрел человек, с лицом, поросшим густой чёрной щетиной и маленьким лбом. И ещё, из угла окна в лицо курсанту смотрел пламегаситель ствола «АКСУ». Курсант молчал. Он не знал, что говорить, что делать, да как вообще вести себя в подобных ситуациях! Он не знал, что подобные ситуации вообще могут быть! В уставе этого прописано не было.

— Что, мусор, заблудился? — продолжал монолог Гриф.

Курсант молчал.

— Отвечай, гнида! — бандит резко перешёл на крик.

— Я дежурю здесь; — тихо, чуть дрожащим голосом, ответил он, поняв свое безнадёжное положение.

Гриф басисто расхохотался.

— Один? А где табельное? Да ты наверно ещё курсант?

— Да.

— Давно тут цинк топчешь? — продолжил допрос, подчинённый Чеха.

— Час.

— Кто пасть-то тебе разорвал? Вафлю что ли прописали? — он рассмеялся. — Пацаны! — обратился Гриф по рации к товарищам в соседних машинах. — У нас тут легавый, с рванной пастью, жёлтый ещё совсем, час фишку на обочине вытаптывает. Старшие его наказали! Что делать с ним будем?

— У меня багажник на крыше пустой, предлагаю привязать и покатать! — отозвался чей-то голос.

Бандиты поддержали шутку раскатистым гоготом — смех доносился из открытых дверей и окон машин, даже из динамика рации кто-то громко, с шипением радиопомех, заливисто ржал.

— Оттрахать, да и делу конец! — жёстко произнёс громкий и уверенный голос человека, неожиданно оказавшегося прямо за спиной Мишина.

Курсант вздрогнул, и почувствовал, как его приобняли за талию, — так, как он сам обнимал свою жену. Он попытался обернуться, но проклятые руки держали крепко. Смех становился сильнее, оглушительнее. Стоящий человек начал конвульсивно дёргаться, изображая поступательные движения полового акта.

— Пацаны! — кричал чей-то истеричный от смеха голос. — Шкас мусора ебёт!

Кто-то бегал вокруг них, с позолоченным телефоном в руке, тыкая объективом видеокамеры в лицо курсанту.

— Сучёнка отсучили! — кричали прямо в ухо курсанта осипшие голоса.

— Шкас, на клыка ему дай! — советовал кто-то.

— Да он уже успел крюка помаслать! Смотрите, пасть-то у него рваная!

— А мусорок-то наш проткнутый!

Конечно, происходящее было стёбом, шуткой. Насиловать его ни кто не собирался. Обида и чувство беспомощности взбудоражили кровь курсанта. Он со всей силы ударил стоящего сзади локтём, стараясь попасть в лицо. Локоть попал во что-то твёрдое — казалось, в кирпичную стену. Тиски рук, сжимающие его, резко разжались. Смех разом стих, оглянувшись, Мишин увидел, что его мучителем был здоровый мужик, с бородой и серым, цементного цвета рыхлым лицом. Вокруг них стояла уже целая толпа, у многих было оружие — автоматы, ружья, пистолеты — никто и не думал прятать оружие от сотрудника правопорядка! Парень ещё раз посмотрел на серолицего мужика:- тот стирал выступившую кровь с губы.

«Пиздец! — пронеслось в голове. — Я, милиционер, стукнул одного в лицо перед всеми — и он мне этого не простит, просто не сможет простить!»

Ход его мыслей оборвался резко, в глазах замелькали искры, по телу прошла волна боли, и мир померк. Открыв глаза, он увидел небо. Прекрасное, синее небо, без единого облачка. Эталон синего цвета, как огромное, неизмеримое покрывало, натянутое над землёй. Потом он понял, что один его глаз не видит: открывается, моргает, болит, но ничего не видит. В спину что-то сильно давило, что-то твёрдое и жёсткое. Через некоторое время, заработал слух — сквозь комариное пищание, он услышал звук работы двигателя и шум ветра. Затем он почувствовал боль. Он лежал привязанный к металлическому каркасному багажнику на крыше одного из внедорожников. Всё тело ныло. Лица он не чувствовал, казалось его облепили глиной или пластилином — оно опухло — это особенно чувствовалось, когда машина преодолевала препятствия, и его тело подпрыгивало вместе с ней. Во рту было сухо до жжения, на зубах похрустывал песок. Проведя по зубам опухшим языком он не досчитался нескольких зубов. Попытался пошевелить руками — тщетно, они были намертво прикручены чем-то твёрдым, похожим на проволоку, к раскалённым стальным трубам рамы багажника.

— На кой болт нам этот мусор нужен? — спросил Чех, пересевший в машину к Крапу.

— Долго мы за «пионерами» бегать по лесам будем? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Может день, может два; — подумав, сказал Чех, — А может и дольше. Как фишка ляжет! — заключил он.

— Братве нужно развлекаться? — спросил Крап, и сам же ответил, — Нужно, а иначе грызня между нашими пацанами начнётся. Вот и пусть с «сапогом» поиграют, пока не надоест! Дело такое — раньше, на войну когда шли, с собой стадо овец брали. Мужики раньше воевать взрослые ходили, к ебле привыкшие. Трудно им было без баб, на войне, вот они овец и ебли. Пусть «снегирь» наш, в нашем походе — овцой будет! Дело закончим — так мы его в лесу и прикопаем! Один болт — он нас срисовал — его полюбому тушить надо! А так хоть пользу людям принесёт!