Дэн Симмонс - Друд, или Человек в черном

– Правда? У меня сложилось впечатление, что у молодого Диккенсона нет друзей.

– Оказывается – есть, – солгал я. – Школьный приятель по имени Барнаби, или Бенедикт, или Бертрам, или что-то вроде.

– А какая у него фамилия? – поинтересовался Диккенс, часто постукивая тростью по земле в такт скорым шагам.

– Не имеет значения, – ответил я, сожалея, что не продумал поосновательнее вводную часть вымышленной истории, призванной стать ловушкой для Неподражаемого. – Просто случайный знакомый по клубу.

– Почему не имеет? Вполне возможно, ваш клубный знакомец солгал вам, – беспечно промолвил Диккенс.

– Солгал? С чего вы взяли, Чарльз?

– Я точно помню, как молодой Диккенсон говорил мне, что ни дня не учился в университете и никогда не переступал порога ни одной школы, – сказал Диккенс. – Похоже, у бедного сироты были домашние учителя, один хуже другого.

– Ну… – Я прибавил шагу, нагоняя Диккенса. – Может, они и не школьные друзья, но этот Барнаби…

– Или Бертрам, – сказал Диккенс.

– Да. В общем, этот парень…

– Или Бенедикт.

– Да. Вы позволите мне продолжить, Чарльз?

– Пожалуйста, дорогой Уилки! – Диккенс улыбнулся и сделал приглашающий жест.

Стайка серых птиц – куропаток или голубей – сорвалась с живой изгороди перед нами и взмыла в синее небо. Диккенс на ходу вскинул трость к плечу, словно ружье, и спустил воображаемый курок.

– Так вот, по словам этого парня, невесть откуда знавшего молодого Диккенсона, в прошлом году Диккенсон самолично сообщил ему, что он, Диккенсон, за несколько месяцев до своего совершеннолетия в законном порядке поменял опекуна.

– Вот как? – только и промолвил Диккенс. Равнодушно-вежливым тоном.

– Да, – сказал я и выжидательно умолк.

Мы прошли ярдов сто в молчании.

Наконец я метнул свою «бомбу».

– Этот самый парень…

– Мистер Барнаби.

– Этот самый парень, – упрямо продолжал я, – как-то случайно оказался по делам в банке своего друга Диккенсона и случайно услышал там…

– Что за банк? – осведомился Диккенс.

– Прошу прощения?

– О каком банке вы говорите, дорогой Уилки? Вернее, о каком банке говорил друг молодого Диккенсона?

– Банк Тилсона, – ответил я, ощущая сокрытую в этих двух словах силу.

У меня было такое чувство, будто я делаю решающий ход слоном, прежде чем объявить мат. Кто-то (кажется, сэр Фрэнсис Бэкон) сказал: «Знание – сила» – и я сейчас обладал сокрушительной силой, порожденной знанием, добытым инспектором Филдом.

– А, да. – Диккенс легко перепрыгнул через ветку, валявшуюся на песчаной дорожке. – Я знаю этот банк… ужасное старомодное, кичливое, тесное, полутемное, уродливое заведение, пропахшее плесенью.

К этому моменту я уже почти (но не совсем) потерял нить разговора, призванного стать петлей, чтобы заарканить совесть этого короля.

– Достаточно надежный банк, чтобы перевести примерно двадцать тысяч фунтов на счет нового опекуна Эдмонда Диккенсона, – с расстановкой проговорил я и задался вопросом, не добавил ли бы здесь мой сержант Кафф «ха-ха!».

– Ко всем перечисленным выше определениям я бы еще добавил «неосмотрительное», – хихикнул Диккенс. – Никогда больше не буду иметь никаких дел с банком Тилсона.

Я невольно остановился. Диккенс сделал еще несколько шагов и тоже остановился, явно слегка раздосадованный, что мы нарушили темп ходьбы. У меня бешено колотилось сердце.

– Так, значит, вы не отрицаете, что получили там деньги, Чарльз?

– Отрицаю? С чего бы мне отрицать, дорогой Уилки? О чем вы, собственно, говорите?

– Вы не отрицаете, что стали опекуном Эдмонда Диккенсона и перевели примерно двадцать тысяч фунтов – все состояние молодого человека – из банка Тилсона на свой счет в собственный банк?

– Не отрицаю и не собираюсь отрицать! – рассмеялся Диккенс. – Оба ваши утверждения являются констатацией фактов, а следовательно, соответствуют действительности. Ну же, пойдемте.

– Но… – проговорил я, нагоняя Диккенса и стараясь попасть в ногу с ним. – Но… когда я недавно спросил вас, знаете ли вы, где сейчас находится молодой Диккенсон, вы сказали, что понятия не имеете – мол, слышали только, будто он уехал в Южную Африку или еще в какие-то дальние края.

– И это чистая правда, – сказал Диккенс.

– Но вы же были его опекуном!

– Только по названию, – сказал Диккенс. – И только в течение нескольких недель, остававшихся до совершеннолетия бедного мальчика и его вступления в полные права наследства. Он полагал, что оказывает мне честь, назначая меня своим опекуном, и я не счел нужным разубеждать его. Безусловно, это дело касалось только нас с Диккенсоном, и никого больше.

– Но деньги… – начал я.

– Сняты со счета по просьбе Диккенсона на следующий же день после того, как он достиг совершеннолетия и получил право распоряжаться своим капиталом по собственному усмотрению, дорогой Уилки. Я имел удовольствие выписать юноше чек на всю сумму.

– Да, но… почему через ваш банковский счет, Чарльз? Это же лишено всякого смысла.

– Разумеется, – согласился Диккенс, снова хихикнув. – Юный сирота, по-прежнему считавший, что обязан мне жизнью, хотел видеть мою подпись на банковском чеке, с которым он вступал во взрослую жизнь. Все это глупости, конечно, но от меня требовалось единственно принять перевод и выписать парню чек. Его бывший стряпчий и консультант – мистер Рофф, кажется, – уладил все дела с обоими банками.

– Но вы сказали, что понятия не имеете, куда уехал Диккенсон…

– Так оно и есть. Он говорил вроде, что собирается посетить Францию, а потом начать новую жизнь в… Южной Африке или даже Австралии. Но я не получил от него ни одного письма.

Я открыл было рот снова, но осознал, что мне больше нечего сказать. Когда я мысленно репетировал сей словесный поединок, я воображал сержанта Каффа, вынуждающего пойманного врасплох преступника признаться в убийстве.

Диккенс внимательно поглядывал на меня, явно забавляясь.

– Когда вы узнали все это от вашего поразительно осведомленного мистера Барнаби, или Бенедикта, или Бертранда, дорогой Уилки, вы решили, что я сделался опекуном молодого Диккенсона, втершись к нему в доверие, а потом убил бедного мальчика из-за денег?

– Что?! Я… конечно, я не… просто смеху подобно… как вы могли такое поду..?

– Я бы лично пришел именно к такому выводу на основании подобных косвенных улик, – весело сказал Диккенс. – Немолодой писатель, возможно испытывающий денежные затруднения, по воле случая спасает жизнь богатому сироте и вскоре осознает, что у мальчика нет друзей, нет родственников, нет близких знакомых – один только слабоумный старый стряпчий, часто забывающий даже, обедал он сегодня или нет. И тогда писатель устраивает так, чтобы доверчивый юноша назначил своим опекуном его, корыстолюбивого писателя с денежными неурядицами…