Мишель Грирсон - Становясь Лейдой [litres]

– Маева, пожалуйста… Я тебя люблю. – Он неловко сжимает ее в объятиях и рыдает, уткнувшись лицом ей в шею. – Прости меня.

…Я не могла пошевелиться. Не могла говорить. Ты забрал все: мои губы и грудь, мои глаза, мои ноги, мой разум. Всю мою влагу, до капли. Это тело уже не мое. Я скребу и царапаю кожу, пытаюсь содрать ее – даже теперь. Вина… стыд… они прошили меня насквозь. Ты меня выпотрошил, выскреб начисто изнутри и набил ложью…

Она роняет ножницы. Питер еще крепче сжимает ее в объятиях.

– Я никуда тебя не отпущу.

Он запускает руки ей в волосы, гладит ее по шее и по спине, пачкая ее кровью. Воздух пахнет железом и солью.

…Я лежала в воде, вся онемевшая. Я видела твои размытые очертания сквозь рябящую воду, сквозь соль и кровь. Ты держал мою шкуру в заложницах. Ты вытерся ею, как полотенцем, очищая себя от греха…

– Ты рассказал обо мне Хильде. Ты рассказал ей о нашей дочери. – Ее слова звучат глухо и мертво. Он отстраняется, роняет руки. Она смотрит ему в глаза и отчаянно ждет, что он будет все отрицать. – Ты позволил ей сделать немыслимое…

– Нет. Хильда просто пыталась помочь…

– Она разрезала меня надвое. – Она наклоняется к его уху. Ошибочно истолковав это движение, он прижимается щекой к ее щеке. – Но ты разорвал меня в клочья.

И она говорит ему самую главную правду, едва слышным шепотом: четыре слова, в которых – ничто. И вместе с тем – все.

Четыре слова, которые вспарывают ему брюхо от горла до чресел.

Он падает на колени. Веревка забыта.

Маева вихрем проносится мимо него. Я иду к тебе, дитя.

Море бьется о пристань, с каждой новой волной поднимая лодку все выше и выше. Траулер отодвигается от причала, веревка больше его не держит. Питер хватает конец веревки и пытается удержать. Траулер тянет его за собой, и он падает в ледяную воду. Человек и его лодка становятся невесомыми, легкими, точно морская трава, точно пена на гребнях волн.

Маева бросается с пристани и в последний момент успевает схватиться за бортовой леер. Он мокрый и скользкий, но ее пересохшие руки держатся крепко. Перевалившись через борт, она падает на палубу. Очередная волна поднимает траулер к небу и выбрасывает на открытую воду.

Лейда сидит, съежившись под штурвалом. Одним прыжком поднимается на ноги. Мама!

Фонарь скользит по палубе, в одну сторону и в другую, как качающийся маятник.

Маева поднимается на ноги. Раскрывает объятия. Быстрее, Лейда!

Малышка подпрыгивает в воздух.

Одна мучительная секунда – тик , – и ее уже нет.

Время замедляется и течет вспять. Собирается складками, складываясь в себя. Морщится ссохшимися заплатами. Каждый миг одновременно сшивается воедино и рвется в клочья.

Опрокинувшийся фонарь. Пролитое масло. Одна-единственная искра. А потом – стена рыжего пламени.

Маевины руки тянутся в пустоту, умоляют, чтобы их наполнили.

Маева кричит, мечется по горящей палубе.

– Лейда! Где ты?

Огонь поглощает все на своем пути – скамью, штурвал, одеяло, шарф, – превращает в золу и пепел.

Жестокий удар небытия – черные хлопья, разлетевшиеся по ветру, – Маева падает на колени. Кончик ее длинной косы вспыхивает и искрится. Шипит.

Выбираться из кокона оказалось гораздо сложнее, чем он ожидал. Никогда прежде он не был таким хрупким и нежным созданием. Тоньше бумаги, невесомый, как ниточка паутины. Его тельце – одновременно чудесное и бессильное – пропитано свежей влагой рождения. Его тонкие крылья раскрываются с большим трудом; лапки еле удерживают равновесие в необозримом пространстве возможностей.

Я ничто, я легче ветра.

Полет, бегство, свобода. И вся эта громада помещается внутри хрупкого крошечного существа.

Радость рождения – когда наконец можно выйти на волю из плотного кокона – вмиг омрачается ощущением собственной уязвимости. Его лапки, тонкие, как волоски, чувствуют вкус окружающего пространства, и сразу становится ясно, что что-то неладно. Что время разрезано на кусочки и рушится слой за слоем. То, что было, что есть и что будет – все свернулось в тугой рулон. Рождение и смерть, все, что случается между ними в круге бытия, несется вихрем и скручивается в себя. Он никогда раньше такого не знал. Может быть, так ощущается время для слабых крылатых созданий?

Липкий пот рождения. Кислый вкус смерти. Одновременно.

Ведьмы хитры и коварны.

Сестры его обманули. Позволили ему поверить, что терпение вознаградится и в самом конце он получит желаемое. Что в последние дни он сможет стать тем, кем захочет; и что Маева будет его наградой за все, чем он пожертвовал: временем и собственной божественной сущностью. Что все будет просто: она найдет свою кожу и нырнет в море. И он будет рядом. Их дочь станет странствовать между мирами, и на суше, и в море – по собственной прихоти.

Но его крошечное мотыльковое сердце уже знает, что это не так; что Маева уходит из этого мира без него – в тот самый миг, когда он родился крылатым, чтобы лететь к ней. Дождь для многих – всего лишь досадная помеха; для него – верная смерть. Хрупкость его последнего облика – вне всяких сомнений, забава для трех сестер. Бог, заключенный в иллюзии свободы, неспособный к полету. Бессильный исполнить свое самое заветное желание.

Он их проклинает.

Вода стекает по Великому дереву, колодец переполняется – еще одна глубокая борозда судьбы на гигантском стволе. Ему представляется, как сестра, чье лицо скрыто под плотной вуалью, ковыряет острым ногтем кору и тихонько хихикает. Его безудержный пыл всегда выходит ему боком. Он слишком быстро нырнул в этот проклятый кокон, мысль о том, чтобы быть рядом с Маевой – и их ребенком, – ослепила его, затмив разум. Он пожертвовал своим глазом, своим зрением, своим местом среди богов, чтобы сделаться крошечной мошкой, без сил, без слов и без магии. Он был уверен, что время на его стороне, что смерть никогда не приходит к героям историй, еще не рассказанных до конца.

Как можно быть таким глупым? Время уходит, время захлестывает себя. Вновь и вновь, цикл повторяется. Даже для Бога.

Его переполняет ярость. Его крылья бьются со скоростью молний.

Гнев питает сам себя. Как и любовь.

Его легкие вбирают в себя штормовой ветер. Он представляет, что вдыхает Маеву, все ее естество, их танец любви теперь превратился в танец выживания. Его крылья бьются так сильно, что сливаются в сплошное пятно. Пламя отчаяния выжигает его крошечное сердечко. От этого невыносимого жара он падает с прутика, за который цеплялся.

Я иду к тебе, Маева…

Питер отчаянно пытается плыть против приливных волн. Догнать горящий траулер. Но каждый раз волны все яростнее отбрасывают его к берегу, и расстояние между ним и траулером не сокращается, а, наоборот, увеличивается с каждым толчком воды. И вот – последняя слепящая вспышка на горизонте, а потом – ничего. Больше ничто не горит в темноте. Его лодку, его жену – его жизнь – поглотило ненасытное море. Остался лишь дождь.