Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

«Исабель».

Прочь, назад, прочь, спотыкаясь, на улицу, на свежий воздух. Я бросилась через бульвар под гудки машин к своему мотоциклу; запах мужчины и мальчика пропитал меня всю. Я вспомнила, как Авенданьо нюхал фото «Opusculus Noctis» в поисках малейшей доли выделений Алехандры. Меня покрывали выделения трупов.

Наконец достигнув мercado [19] Магазина ( исп .). , я, задыхаясь, с сердцебиением, отдающимся во всей голове, надела шлем, стала заводить мотоцикл и тут заметила, что внизу по улице был припаркован бордовый фургон – в шаге от входной двери Кампосов. Мне показалось, сердце сейчас пробьёт грудь; заведя машину, я стала лавировать между стремительных автомобилей, пытаясь как можно больше отдалиться от бордового фургона. На такой скорости я не могла обернуться и посмотреть, следует ли он за мной, иначе бы случилась авария.

Фермата [20] Знак музыкальной нотации, предписывающий исполнителю увеличить по своему усмотрению длительность ноты. . От скорости время замерло; меня окружали ветер и оглушительный белый шум. Было предостаточно времени на раздумья. Всё тело – все места соприкосновения с «Ямахой»: задница, вагина, руки – всё вибрировало. Мужчина и его сын – и кто ещё? Может, где-то в доме ещё лежала женщина с широко открытыми невидящими глазами? Сестра? Младенец? Кто мог это сделать? Глухой рёв и механическая скорость гнали меня вперёд; я пригнула грудь к топливному баку, стараясь стать меньше, чтобы ветру было нечего бить, и не переставала думать: кто мог это сделать? Кто мог убить лишь для того, чтобы сунуть мертвецу в рот клочок бумаги с координатами и моим именем?

Клив называл Авенданьо поэтом, а себя – посланником внешней бригады. Внезапно исповедь Ока сгустилась в моём уме, приобрела новую плотность и весомость. «Все махерцы параноики, Исабель, – сказал мне однажды Авенданьо с улыбкой, – и имеют на то причины». Я сворачивала бесчисленное количество раз, переключала передачи туда-сюда, пока здания не исчезли и я не понеслась на всех парах по белым призрачным просёлочным дорогам, а пыль трещала об экран моего шлема.

Западные горы приблизились, но я второпях совсем не смотрела на дорожную разметку и на шоссе, а видела только то, что располагалось непосредственно передо мной и не совсем позади. Покинув Кордобу, я наконец сумела проверить, есть ли за мной хвост. Просёлочные дороги были пусты, а немногочисленный транспорт имел исключительно утилитарный характер. Фургона не было.

Я снова задумалась над бумажкой. Три клочка бумаги, три имени, три пары координат; на последней, вынутой изо рта трупа, стояло моё имя. Насмешка. Крючок.

«Убийство и кровопускание – такой сладкий, манящий аромат. Боль становится фимиамом, жертва – маяком».

Солнце нырнуло за вершины гор так быстро, что я не поверила бы, если бы не видела. Сумерки окутали землю, словно туман, и я прокляла себя, что не купила мотоцикл с работающими фарами.

Я сбавила скорость, ожидая, что огни фургона вот-вот появятся сзади.

Поездка длилась бесконечно. Наконец мне пришлось остановиться, слезть и пописать на обочине в темноте, держась за сиденье «Ямахи», чтобы не упасть. Потом я подняла взгляд к небу, ожидая, когда покажутся звёзды, но его закрывали высокие и тонкие облака. В потёмках мои глаза различали зазубренные предгорья и короткие, скудные кустарники вдоль дороги. Вдали на шесте над металлическим сараем горела одинокая натриевая лампочка, и от этого всё остальное вокруг неё казалось ещё темнее.

Прислонившись к сиденью «Ямахи», я закурила и стала ждать, вглядываясь в пустое небо и тёмный пейзаж. Почувствовала движение – наверно, какой-то ночной хищник. Вдали эхом раздавалось скуление псов или койотов.

На горизонте показались огни. Я напряглась, продолжая ждать, чувствуя, что фургон вот-вот устремится прямо ко мне, а из него бросятся… кто? Солдаты? Или, что хуже, хорошо одетые американцы?

Огни проехали мимо – красные задние фары на грохочущем пикапе, набитом пустыми ящиками, освещавшие дорогу передо мной. Я залезла на «Ямаху» снова, завела её и поехала за пикапом – так близко от него, насколько хватало смелости.

Мы приехали к перекрёстку с ещё открытыми семейными бизнесами – маленькой автозаправкой и mercado, ярко освещёнными флуоресцентными лампами. Пикап-развалина поехал дальше, а я свернула и остановилась на парковке, усыпанной белым щебнем. Надо мной гудели лампы, стаи насекомых бились об них, и в этом свете всё выглядело блеклым и бесцветным. Я вошла в mercado, а мои ноги оставались слабыми и по-прежнему вибрировали.

– Здравствуйте, добро пожаловать в «Гас-и-Меркантида-Ласаро», – поприветствовала меня женщина средних лет с сальными волосами, заметным ожирением и зобом, от которого, казалось, можно задохнуться. – Если не можете что-либо найти, спросите меня.

Это был один из тех магазинов, где продаётся всё: мамалыга, свиной жир, молоко, сыр, вино, ликёр, пиво, чоризо, носки, зубная паста, коротковолновые радиоприёмники, ботинки, шляпы, жидкость для коробки передач, масло, аспирин, тампоны, картины на бархате, свечи, антенны, презервативы, книги в мягкой обложке, сигареты, «Фанта», порножурналы, фейерверки.

– Думаю, я всё нашла, – сказала я и выложила у кассы атлас Южной Америки, чернильную ручку, две больших бутылки пива, арахис, долгоиграющий фонарь и запасные батарейки, изоленту, две пачки сигарет «Житан», поддельную зажигалку «Зиппо» с человечком в пончо и словом «gaucho» сбоку и жидкость для зажигалки.

– Извините за странный вопрос, но… где я? – спросила я. Женщина посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Возможно, так и было. Я добавила: – Фары на мотоцикле не работают. Ночь застала меня за городом, и пикап вывел сюда.

– Лос-Хигантес, – ответила женщина.

– Не такое уж и гигантское место, – заметила я.

Женщина, радуясь компании в ночное время, засмеялась громче, чем заслуживала шутка, и, всё ещё улыбаясь, начала меня рассчитывать, ища цену на каждом предмете и вводя число в кассу.

– Слышали новости? – спросила она.

– Новости? Какие?

– Новости! Все знают про новости.

– Значит, вы в преимуществе – я-то не знаю, о чём вы говорите.

– Папа Римский! Приезжает в Махеру! Вы же оттуда.

– Откуда вы знаете, откуда я?

– Да посмотрите на себя – кожаная куртка, здоровые ботинки. Я махерцев везде узнаю, – ответила женщина. На её зоб больно было смотреть – словно кожа была болотом, из которого поднимался кулак из плоти и колыхался при дыхании.

«Я махерцев везде узнаю».

– Папа Римский?

– Любовь сильнее. Понимаете? («El amor es más fuerte».) – Женщина за кассой сделала жест пухлой рукой, в пальцах которой утопали кольца. – Чтобы излечить Махеру. Говорят, Видаль собирается вернуть страну к демократии.