Джон Хорнор Джейкобс - Живой роскошный ад [сборник litres]

– Точно так же можно сравнить его с рекой, прудом или чашкой кофе, – неуверенно сказал я.

– Бури тут сильнее, чем в чашке, – заявил Галка. Спорить мне не хотелось. Мы просто шли и смотрели на Миссисипи, на голубых цапель и чаек, прилетевших из залива. Местные берега – щедрые полосы ила, рассечённые брёвнами, где кишели черепахи – предлагали немало добычи. На горизонте летние облака сгрудились розовыми небоскрёбами, и наши тени становились всё длинней.

Я уговорил Галку хотя бы пройти на обратном пути по Мейн-стрит, мимо «Уитмора», и он нехотя согласился. Мы приближались к отелю. Мальчишки перед ним вопили: «Варёный арахис! Газировка! Газеты! „Кока-кола“! „НьюГрейп“! Сигареты!». Я слышал, как в мезонине бешено бренчит фортепиано, а мягкий от табака голос поёт сначала «Бал в квартале чёрных», потом «Веду себя хорошо», потом более современную популярную песенку, которую я не знал.

– Это не Оззи, – сказал я. – В отличие от Оззи, этот явно принимает хинин, иначе был бы спокойнее.

– Хм, странно, – в Галке явно взяла верх собственническая сторона. Извинившись, он заскочил в отель. Я закурил сигарету и стал ждать, и через несколько минут он вернулся:

– Играет Бёрр Сэддлз. Оззи сегодня не было. По-видимому, Манк сбежал на Юг – наверно, в Новый Орлеан – с одной из девушек Фантины ди Тонти.

Увидев выражение моего лица, Галка хохотнул:

– Ты несёшь с собой беду, Харлан. Ди Тонти наказывала мужчин за меньшее, нежели утрата мальчика и девушки.

– Не понимаю, как я послужил этому причиной. Кстати, разве у тебя нет доли в заработках ди Тонти?

Лицо Галки помрачнело:

– Она работает на моей территории и платит мне ренту. Вот и всё. Но тебя она не тронет. Идём домой, – кисло закончил он.

Я печатаю эти слова на машинке в комнате на втором этаже с отдельным, хотя маленьким, балконом, выходящим на город. Здесь я сплю. По-видимому, здесь когда-то жил мальчик: на полках призрачными построениями стоят миниатюрные свинцовые солдатики и артиллеристы, на стенах висят бейсбольная перчатка и бита (точно ружьё времён Войны между штатами) и портрет маслом какого-то неизвестного мне южного генерала – меч наголо, лошадь встала на дыбы, позади торопятся в бой солдаты, а сам он прожигает гневным взглядом лес на горизонте. Много дорогих книг, говорящих о хорошем образовании: тиснённые золотом тома Британской энциклопедии, занимающие две полки, книги о природе, охоте, Одюбоновском обществе, «Естественная история», история Греции, Рима, Египта, Ближнего Востока, Персии и более дальних земель, но вся она написана великими мужами античности и идеалами учеников классических школ – Геродотом, Ксенофонтом, Ливием, Саллюстием, Цезарем, Светонием, Тацитом. Радио старой модели. Галка сообщил, что это комната его старшего брата: несчастный погиб в Великом наводнении. Воды унесли его на глазах одного из друзей.

Точно так же загадочные воды, что принесли меня сюда, унесли Оззи.

11 июля 1938 г.

Благодаря Спиваку я получил и «СаундСкрайбер», и деньги. Поэтому сегодня Галка с Персефоной пригласили членов Фольклорного общества Дарси пообедать и выпить у них дома, посмотреть, как работает моё устройство звукозаписи, и послушать некоторые из моих пластинок.

Церемония удалась на славу – задавали много интересных и толковых вопросов. Я записал «Спокойной ночи, Айрин» в исполнении молодой женщины, чьё имя не помню, и воспроизвёл запись; публика – сплошные Дарси, МакДональды, Говарды, МакХьюзы и Райнхарты – была в восторге. Мы прослушали немало моих пластинок, я прочитал небольшую лекцию о значении и значимости песни «Стаггер Ли», и некоторые из собравшихся вроде бы поняли, что музыка иногда выражает желания и потребности не только исполнителя, но и общества вокруг него. А может, и не поняли. Для этой публики расовая музыка – просто диковинка, несерьёзное мимолётное развлечение. Всё больше убеждаюсь, что подобное общество хорошо лишь для ужинов с алкоголем раз в несколько месяцев.

Однако мне удалось дать пару автографов на своих книгах – «Из Западной Африки в Новый Орлеан» и «От колыбели к песне» – а алкоголь оказался неплохим и лился рекой. Наконец все позабыли о Смуте Сойере, Грэмпе Хайнсе и Стеке, «Виктрола» принялась играть Гершвина, и мне больше не нужно было говорить. Нехорошо вышло бы, если бы толпа потребовала прослушать все пластинки – одна из них особенно не подходила для дамских ушей: я говорю о той, где звучал смех, крик и шлепки плоти о плоть.

Мне было неспокойно. Я слишком много курил и пил. И не мог спать. И не могу.

Я вернул все пластинки в чемодан, упаковал «СаундСкрайбер» и тут получил лёгкий, сугубо личный и доселе незамеченный удар: я потерял последнюю запись с Грэмпом Хайнсом – пластинку с «Алой короной».

Завтра я еду к государственной ферме Камминс. Там найду Ханибоя, а вместе с ним – «тень тени» песни, которая, быть может, приведёт меня к «Алой короне».

Не могу спать. Повсюду вокруг меня шевелится, движется, скрипит поместье Дарси, а вдали неумолимо течёт Миссисипи, незримая из-за расстояния.

Говорят, нельзя войти в одну реку дважды. В этом смысле реки – как музыка: беспрестанный поток, не знающий покоя. Ни у чего нет конца, есть только разные начала.

Стоит закрыть глаза, как я вижу перед собой двух Амойр, пляшущего великана с язвами, горящий шатёр, лицо Кролика; слышу голоса Хайнса и его детей, и тот звук поверх их болезненной мелодии. Музыка – как река: ни пауз, ни фермат.

Ноты поверх нот.

Мы – звуковые волны, разбивающиеся о берег. У нас нет «СаундСкрайбера», который снимет нашу копию, наше факсимиле. Слова, подобные тем, что я сейчас пишу, – лишь эхо первоначального звука. Мы – крошечные вибрации на поверхности вселенной.

Я спустился в темноте и нашёл графин виски, оставшийся после званого ужина этой ночи, выпил залпом стакан, налил до краёв ещё один. Теперь я курю и совершенно не могу спать; всё тело зудит, хотя в комнате комаров не видно. Чувствую беспокойство. Возможно, стоит обратиться к доктору – может, у меня малярия или ещё какая-то болезнь, переносимая насекомыми?

Не знаю.

Лёжа в постели до этого, я прикасался к своим рёбрам, члену и яйцам, к мускулам своих бёдер. Я вынужден был успокоить прилив крови к члену, хотя бы ради ясности мысли. В Новом Орлеане была одна нежная женщина со звонким голосом и внимательным взглядом; она говорила со мной, будто я был не заблудившимся незнакомцем, но её близким другом, наперсником. Сжимая в темноте свой член, я думал о ней, её лице, её грудях, изгибе её округлой, безупречной щеки.