Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

Седар опять долго не отвечает. Потом в кармане у него жужжит телефон. Парень достает его, вглядывается в экран.

– Мне надо домой.

Наши конечности расплетаются, он встает, с трудом высвобождаясь из-под смятого одеяла.

– Не уходи, – порываюсь подняться за ним. Но ковбой уже повернулся ко мне спиной.

– Седар…

Снова оборачивается. Лицо какое-то тоскливо-злое.

– Тебе… Надо просто принять решение. Постарайся уж. Только не затягивай. Вечно ждать я не смогу.

И прежде чем я успеваю собраться с мыслью – раз, и выскакивает на улицу, оставляя на моих губах тепло своих поцелуев. Нельзя было его отпускать…

Раздается стук парадной двери. Затем – тети-Инины шаги на лестнице.

– И что все это значит? – кричит она мне сверху. – Я думала, тебе нравятся девочки.

– Нравятся. Но и мальчики тоже. Ты это знаешь.

– Гм-м. Почему-то я, наверное, понадеялась, что ты зареклась иметь с ними дело, – вздыхает тетя. – С девочками хлопот и горя гораздо меньше.

У меня дело обстоит с точностью до наоборот, но теперь я не хочу это обсуждать. В любое другое время весь этот мучительный «тяни-толкай» между Сарой и Седаром наверняка занял бы все мои мысли, но сейчас, на фоне всего остального, он лишь отвлекает от главного дела. Лишь второстепенный диагноз в длинном списке недугов.

И тетя Ина тоже сразу догадывается:

– Переживаешь перед встречей с Джессом?

У меня хватает сил только кивнуть.

Лишь теперь она добирается до нижнего этажа и садится рядом со мной под одеяло. На ней – пижама, расшитая желтыми звездами и полумесяцами.

– Понимаю, дорогая. Джесс – он совсем как Уильям. Я тоже полжизни только и делала, что переживала за твоего папу.

– Если они так похожи, то почему все время ссорились?

– У них обоих – все в превосходной степени. Слишком сильно любят. Слишком глубоко чувствуют.

– Что же тут плохого?

Тетя смотрит на меня долгим, печальным взглядом.

– Вот у тебя, Шейди, любовь – легкая и светлая. Открытая. Без надрыва. Не у всех она такая. Некоторые любят до изнеможения, до муки. До такой смертной муки, что, кроме нее, уж ничего и не остается. Таким был Уильям, таков и Джесс. Их любовь разрывает на части тех, на кого направлена.

Я глубоко вздыхаю. Может, конечно, она права, и моя любовь светла. Но от той ее разновидности, что направлена на Джесса, меня саму скоро не только на части разорвет – я, кажется, вообще погибну.

Наутро только собираюсь ехать за тетей Иной, а потом с нею вместе – к Джессу, как вдруг трещит мобильный. Номер местный, но мне не знаком, так что сбрасываю звонок на голосовую почту. Проходит еще несколько минут. Я уже решила, что это была назойливая адресная реклама, мошенники или просто ошибка набора, но нет: дзынь! Падает уведомление. Интересно, от кого же? В наше время никто не наговаривает сообщений на автоответчик.

Через мгновение в ухе у меня грохочет раскатистый мужской тембр: «Шейди, это Фрэнк Купер. Звоню обсудить то, что ты наплела Кеннету. Может, даже и к лучшему, что ты не берешь трубку, поскольку я буду говорить, а ты должна слушать». Голос такой властный, что я автоматически выпрямляюсь по струнке, сидя на кровати. Он принадлежит уже не тому взбешенному безутешному человеку с похорон Джима, и не другому – доброму, мягкосердечному, что приезжал ко мне извиняться, и даже не третьему, горланившему в пустоту ночи. Этот Фрэнк – начальник, босс, вождь. Фрэнк, который баллотируется в мэры и уверенно побеждает. Тот самый Фрэнк, кого боялся и терпеть не мог Джим.

«Кеннет потерял папу. У него горе. Ты посмела при этом обвинить его в убийстве родного отца. Ты посмела намекать, что он тут не жертва, а кто-то еще. Ты все это посмела сказать, Шейди Гроув».

Мои щеки горят от стыда.

«Я тебя всегда считал хорошей девочкой. По сравнению со всей твоей родней, во всяком случае… Воспитание – дело такое, его уже не исправишь, но как вести себя в окружающем мире, каждый выбирает сам. Можно смириться с горькой правдой и жить дальше. Но обвинять невинного парня, угрожать ему, переводить на него стрелки с твоего жалкого братца – это отвратительно».

Теперь щеки горят по иной причине. Их раскаляет изнутри лютая ярость. А Фрэнк все бушует:

«Короче. Если ты с сегодняшнего дня не прекратишь трепать языком чепуху и бред, клянусь богом – насяду на твоего Джесса так, что прошлое покажется шуткой. Я с него не слезу, пока не упеку пожизненно. Раздавлю, как таракана, и кишки на сапог намотаю. Если ты не желаешь такого исхода для своего брата, то оставь в покое моего племянника. Прекрати совать нос куда не просят. Будь хорошей девочкой, засядь дома за уроки и постарайся стать в жизни кем-то более достойным, чем твои родственнички».

Он еще много чего говорит – о своем добром имени, семейной чести, репутации в городе, влиянии и весе в обществе. С каждым словом я все плотнее сдавливаю трубку. Весь стыд давно улетучился, как дым. От выражения «белый мусор» Фрэнк воздержался, но оно будто крупными буквами высвечено в каждой фразе. Мою, значит, семью этот дядька держит за ничто, за пыль под ногами, за слабаков. Уверен, что мы притаимся и будем молча смотреть, как нас уничтожают. Что ж, это глубокое заблуждение.

А он все не унимается, все трещит, все трындит – ну да хватит с меня. Нажимаю кнопку «завершить» и сохраняю сообщение в памяти телефона. Этот джентльмен рассчитывал меня запугать, а сам подлил в огонь столько масла, что хватит на лесной пожар. Теперь земля у меня под ногами пылает. Фрэнк, которого я знала – думала, что знаю, Фрэнк, которого уважает и ценит весь город, никогда не стал бы так говорить с девочкой-подростком. Теперь он проявил себя со стороны, знакомой раньше, видимо, только Джиму. Значит, испугался. Значит, ставка у него высока…

Дикий гнев не отпускает меня все утро. И только когда мы с тетей подходим несколько часов спустя к центру временной изоляции для несовершеннолетних, он слегка утихает, оставляя взамен горечь в гортани. Это учреждение напоминает обычную начальную школу, только огороженную колючей проволокой, – сочетание, вероятно, самое удручающее из всех мною виденных. Словно трогательное благоухание стружки от цветных карандашей смешалось здесь с потом отчаяния от сломанных юных жизней.

По ту сторону ворот настроение мое падает совсем уж до нуля. Все тут такое… бездушное, механистичное – бесчеловечное, в сущности. Невозможно даже представить, как Джесс проживает здесь день за нем, запертый, словно приютский пес, в клетке. Подкатывают слезы. Проглатываю их.

Мы по очереди проходим через металлодетектор, затем местная охранница досматривает нас на предмет оружия, наркотиков или что там еще нам взбредет в голову пронести в застенок. Обеим нам приходится разуться, а мне – еще и волосы распустить: вдруг там тоже контрабанда?