Эрика-Джейн Уотерс - Песнь призрачного леса [litres]

Прости, я не говорил тебе правды, я знаю, больше у тебя нет причины доверять мне. Но скрипку эту создал я, создал всей силой моей ненависти и моей боли, всей скорби моего сердца. И из-за этой скрипки я потерял жизнь и все, что любил в ней. Я потерял тебя, и Джесса, и маму. Я потерял даже музыку, Дубравушка. Этой скрипке не нужно, чтоб на ней играли с душой. Она отнимает душу. Забирает из нее все хорошее, доброе и обращает его в боль, ненависть, ярость. Оторви смычок от струн, детка, пока всякая любовь и надежда не угасли в тебе. Пока ты не потеряла себя. Поспеши.

Его пальцы накрывает мою руку, и чувство это так знакомо, так привычно после стольких лет разлуки, что можно лишь ахнуть. Он не тянет меня за кисть, не заставляет, он сжимает ее и ждет. Ждет моего выбора.

Я опускаю смычок в тот самый миг, когда из ствола вырывается пуля, срезая последний аккорд «Оми Уайз». Фрэнк на полу. Из раны в плече сочится кровь. Джим исчез. Исчез и папа – если появлялся вообще.

В комнату гурьбой вбегают полицейские; кто-то отбрасывает носком ботинка пистолет подальше от раненого, кто-то бросается осматривать дом – нет ли тут других потенциальных угроз. Все целы, все живы – даже Фрэнк, который, громко стеная, продолжает браниться с духом брата:

– Я убил тебя, Джим, убил, прикончил, ухлопал. Все, с этим ты ничего не поделаешь. Я победил! Я отправил тебя на тот свет. Я отомстил!

Мама опрометью пересекает комнату и сжимает меня за плечи, чуть не расплющив Хани таким образом. Тетя Ина семенит за ней и зарывается носом мне в волосы. Мы спасены.

Ну а жалкие остатки земного существования Фрэнка безраздельно принадлежат теперь Джиму. Он никогда не освободится. Но и дух – тоже. Ненависть связала их неразрывным узлом.

Так, шаг за шагом, деталь за деталью, постепенно распутывается история Джимова убийства. Джесс и правда нашептал Фрэнку, что мой отчим спит с Марлен – тот, конечно, разозлился и жаждал крови. Собственно, он злился на Джима всегда, ежедневно и по любому поводу. Естественно, мой братец не предполагал тем самым направить Фрэнкову обиду, копившуюся много десятилетий, в смертельное русло, а также навлечь подозрение на себя. Не рассчитывал он и на угрозы вероломного шефа уничтожить всю нашу семью, если подлинная правда откроется. Конечно, не планировал и не рассчитывал – это же Джесс; безрассудство и эгоизм – его второе и третье имена.

Но сегодня его выпускают. Сегодня он вернется домой. Мама спрашивала, не желаю ли я заехать за ним в тюрягу, но получила решительный отказ. Хоть и приложила неимоверные, немыслимые усилия для его освобождения, я так на него зла, что едва в руках себя держу. Он не убивал Джима, нет. Но немалую роль в его умерщвлении сыграл. Его клевета стоила Хани отца, а маме мужа. Просто не представляю даже, как стану на него смотреть после всего, во что он нас вверг. А на что еще окажется способен – кто знает? Какие еще грехи остались сокрыты? Джим обмолвился, что его гибель на счету у Джесса уже вторая или что-то в таком роде. И я даже размышлять сейчас не в силах о папе и том, какое зло мог причинить ему совсем маленький тогда сын.

Хорошая новость одна: Фрэнка арестовали, жернова истинного правосудия потихоньку завертелись, все вздохнули спокойнее. Теперь я часто думаю: обернись все иначе, могли ли Фрэнк с Джимом помириться, оставить свои глупые свары, перепрыгнуть пропасть, разделившую их после смерти отца? Были ли у Джима шансы остаться в живых? Часть меня считает, что Джим заблуждался насчет собственного мотива оставаться рядом с Фрэнктом все эти годы. Он не дожидался на самом деле, когда тот покажет свое истинное лицо. Он хотел быть наказанным за смерть их отца и чтобы Фрэнк заставлял его страдать. Так же и Джесс предпочел молча сесть в тюрьму.

Попутно вышли на свет и другие, гораздо более старые дела – ничуть не приятнее Джимова убийства и Джессова заключения.

Во-первых, относительно Брэнди, ос и моего деда – от этой случайно раскрытой тайны у меня уже который день мороз по коже, и еще стыд – странный стыд, засевший где-то в груди.

Во-вторых, и в-главных – история, на которой я зациклилась. Она лишает меня сна по ночам и гонит в рощу по сто раз на дню: разве что не открывать футляр получается. Папина история. Он создал эту скрипку – не сам инструмент, но сердце его. Духовную начинку. Отцовская скорбь дала ей власть над миром призраков и превратила во врата ада. За все это я очень стараюсь возненавидеть папу. Взрастить в себе праведное негодование за его обман, его слабость…

Но чувствую лишь то, что и всегда прежде, – близость. Мы с папой одно. Я знаю это уже потому, что не могу отказаться от его скрипки. Невзирая на то, скольким людям она навредила и какой опасности подвергла меня саму. Не могу, и все.

Именно по этой причине в настоящий момент я нахожусь в роще, на коленях на теплом ковре из сосновых иголок, оглаживаю руками скрипичный футляр, а солнечный свет позднего утра словно проникает мне под кожу. Сижу неподвижно, долго сижу. Потом только отстегиваю защелки и опять замираю, приподняв крышку и заглядывая в щель. Кругом на разные лады вздыхают деревья, привидения тихо шелестят листвой. Они ждут меня. Они всегда ждали только меня.

За последние целых три недели я каким-то образом ухитрилась ни разу не расчехлить свое «оружие». Скрипка мирно покоилась во тьме на своем ложе зеленого бархата. Папа не хочет, чтобы я продолжала играть, этого хочет только Черный Человек, чтобы найти и растерзать меня.

Папа сказал: я сильнее, чем был он. Я сумею побороть пагубный позыв. Но он ошибся. Мне суждено завороженно глядеть в глаза этой гремучей змеи, пока ее яд не разъест мое сердце.

Ибо я обязана – любой ценой – призвать к себе еще одного призрака.

Мама уехала за Джессом в изолятор час назад, а когда он окажется здесь, то уже… В общем, вероятно, это последний шанс побеседовать с папиным духом. Все это время я тянула, поскольку должна была убедиться, что смогу. Сдюжу. А еще – потому что где-то в глубине души, наверное, боюсь столкнуться лицом к лицу с этим привидением. Ведь увидев его, можно погрузиться в пучину скорби уже навсегда. Безвозвратно.

Достаю скрипку, готовлю смычок. Любовь и страх вступают внутри меня в последнюю битву. Руки мелко дрожат. Смычок касается струн. Я никогда не пробовала наркотиков, но, наверное, именно такое ощущение возникает, когда нажимаешь на поршень шприца и героин отправляется в плавание по кровотоку. Ощущение полета.

И «Две сестры» опять изливаются из скрипки – темны, как речные воды, глубоки, как моя печаль. И Черный Человек на этот раз раскидывает свою сеть почти мгновенно, тяжкий мрак черным кантом окольцовывает мелодию.