Алина Реник - В лабиринтах вечности

От мимолетного видения страшной смерти перехватило дыхание, и костлявая рука сдавила было ее горло, явно давая ощутить мучительное удушье, но песок, мягко струившийся под ногами, вынес их под склон бархана…

Настя смеялась, отплёвываясь, отряхивала Усача и себя от песка. А он вдруг подхватил ее и на руках, как драгоценное сокровище, понёс через весь лагерь. Кто-то готовил к завтрашней битве оружие, кто-то начищал сапоги, стоя босиком и недовольно поглядывал на влюбленных, а другие просто таращились, подмигивали, присвистывали, многие окликали скабрезными шутками. Настя видела солдат, и нет, сейчас из всех странных событий этого «фантастического кино» она выделяла лишь потрясающие красивые глаза Усача, такие мягкие с нежными искорками.

— Я так и не знаю… как твое имя? — прошептала она.

— Мое? Ф-Франсуа, — так же шепотом ответил он ей в ухо, — Франсуа, моя милая п-пичужка.

От этого шепота у нее побежал мороз, задержался где-то под кожей головы, а потом счастье охватило ее. И захотелось прижаться к нему и не выпускать никогда, никогда, пусть хоть тысячи лет пройдут. Он словно почувствовав это, обнял ее крепче, уткнулся в ее волосы, вдохнул глубоко и зашептал:

— Ты так пахнешь! Пахнешь апельсиновым цветом и лепестками роз!

— Это шампунь… — тихо сказала она.

Франсуа не услышал, он шептал:

— У меня на родине так пахнет, когда цветут апельсины…

Его слова лились, как малиновый звон колокольчиков, нежно касались струн ее души, вызывая в ней ответную чудесную мелодию. И она замирала, глядя в его удивительно красивые глаза, прислушивалась к музыке, что звучала в душе и приходила в смятение…, краснела…, задыхалась от восторга, пыталась отвести от него взгляд, но не могла. Удивительным шепотом он парализовал ее волю, всколыхнул душу, заставил трепетать тело. Сознание еще отчаянно сопротивлялось, но и оно уже сдавалось под натиском мелодики бархатного голоса. «Ах, как он говорит, как звучит его голос! И какое у него имя — Франсуа — самое красивое имя на свете!» Она закрыла глаза… «Наверное, это и есть счастье? Когда так хорошо! И я не хочу никуда уходить от него, не хочу возвращаться! Пусть будет так — я остаюсь, остаюсь с ним! Неважно, в каком мире, в какое время, важно только одно — быть рядом с ним!»

— Анастасия!

Настя вздрогнула! (Голос был сухой, скрипучий, словно проходил сквозь стену.) Перед ними, как черт из табакерки, появился араб, тот самый! Тот самый, только балахон его порван и весь перепачкан то ли сажей, то ли пылью! Он ястребом подскочил к Насте, схватил за руку и, не замечая Франсуа, заскрипел:

— Анастасия, прошу, скорей…

— Ты… Ты…? — задыхаясь от ненависти, она кинулась на араба с кулаками, — Негодяй! Бросил меня здесь!

— Я… я… должен был…

— Что?!

— Идем… Время не ждет… Идем же…

Схватив ее за запястье, потащил за собой…

— Опять? Отпусти! Отпусти меня! Никуда не пойду с тобой! Хватит! Не хочу! — вырывалась она, пытаясь вытянуть руку из его цепкого захвата. — Франсуа, помоги!

Здоровяка Франсуа не надо было звать дважды — он повернулся к арабу, и, казалось бы, легонько ударил того в голову. Араб рухнул, как подкошенный, потом тяжело приподнялся, закрывая руками разбитую голову и горько по-бабьи запричитал:

— О, Алла, Бесмела, Рахмон, Рахим… Не будет мне прощения… Если ты не успеешь… Если мы не успеем…, все погибнет…, все погибнет!

Он тяжело поднялся, придерживая голову, — тоненькая струйка алой крови стекала по виску, — подойдя к Насте, устремив на нее серовато-дымчатый взгляд, печально прошептал:

— Если ты не успеешь, я даже боюсь представить, что будет!

У нее кольнуло сердце. Здоровяк было кинулся на араба вновь с кулаками, но она остановила его:

— Подожди, Франсуа! — и, обратившись к ненавистному арабу, спросила, — Что же я еще должна успеть?

— Помощь! — произнес он и взмолился. — Ему и всем нам нужна твоя помощь…

Она, сложив руки на груди, упрямо произнесла:

— А я не хочу! Я и так по твоей милости…

И не успела она договорить — он зло пробурчал:

— Так всегда, неблагодарные дети, когда нужна ваша помощь — вы кочевряжитесь!

Анастасия на какое-то мгновение задумалась, все опять было слишком сюрреалистичным и страшным — предчувствие надвигающейся беды сковывало, лишая воли. Араб же, словно чувствуя ее нерешительность, тихонечко взял ее за руку, — искоса поглядывая на здоровяка француза, — потянул за собой…

Вновь они быстро шли…, но не подземными лабиринтами, а узенькими улочками небольшого арабского селения. Женщины, закутанные в черное, завидев их, прижимались к глинобитным стенам домов, еще больше закрывая лица…

Шли довольно долго, вот и поселение осталось далеко позади, и тишина вокруг стояла невероятная, лишь их шаги раскалывали мертвую тишину звонким хрустом породы под ногами.

«Идем как по битому стеклу», — подумала она.

— Не стекло…, а скалистая порода, — мысленно ответил ей араб.

«Вот опять появился запах пыли, всюду пыль и опять удивительный запах яблок…

Почему так сильно пахнет яблоками?»

Вновь ей казалось, что века, лица, события летели мимо, и она, как некий столп, вокруг которого все это закручивалось в страшном вихре…

Он остановился перед покосившейся хибарой.

— Нам сюда! — толкнул невысокую из рассохшегося дерева дверь с медной скобой вместо ручки, и буквально втянул Настю в кромешную тьму.

Настя уже заметила за собой абсолютное безразличие к смене нелепых сюжетов, поэтому, когда он, подтолкнув ее к шероховатой стене, и жестко приказал: «Коснись! Произнеси!» — она послушно провела по стене рукой и проговорила первые слова заклинания:

«Я Усер-Маат-Ра…, — ноги затряслись, и обдало холодом…, — царь царей…»

…На какие-то доли секунды ее сознание растворилось в заклинании, всего доли мгновений, но все вокруг изменилось, — как раскрылось пространство, — она летела по вертикальному лабиринту: искры, всполохи, песок сыпался, шуршал…, кружились обрывки папирусов, она то ли проваливалась, то ли взмывала вверх…

Вдруг стало тише — песок замедлил ход, затих…, а когда последние песчинки упали к ее ногам, и она открыла глаза, даже не успев подумать: «Где я нахожусь, похоже на рукав лабиринта…»

…Как узкий, темный ход лабиринта вспыхнул ярким светом, наполняясь шумом… — пространство расширилось…

Оторопевшая Анастасия стояла с открытым ртом…

…Слишком шумно! Она в музее!

Фантастика! Мистика! Чудо! Она вернулась! Вернулась! Она в музее! Да, да, это, конечно же, он — Каирский музей! Его не спутать ни с каким другим местом на земле — это самый шумный музей в мире — толпы туристов, бойкие экскурсоводы и самые знакомые для нее экспонаты!