Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

Мать мечется по комнате, все убыстряя шаг, дыхание у нее неровное, рукой она по-прежнему держится за сердце.

Джон перехватывает мой встревоженный взгляд; он явно смущен и полон самых дурных предчувствий.

– Тихо, мам, – говорит он почти нежно. – Может, у нас еще все хорошо будет, вот как сейчас. Ведь законы остались прежними, просто другой человек приехал, только и всего.

Нет, Джон просто не понимает. А я, к сожалению, понимаю. И очень хорошо понимаю. Я закрываю глаза, но не могу сопротивляться тем воспоминаниям, которые никогда меня не оставляют.

Мне было одиннадцать, и мне полагалось уйти из дома, потому что у мамы были мужчины, но на улице моросил дождь, и я вернулась. Я стояла снаружи, промокшая и дрожащая, и набиралась храбрости, чтобы, нарушив материн запрет, шагнуть через порог. Я до сих пор помню, как трясущейся рукой толкнула дверь и вошла. До сих пор помню ту тошнотворную убежденность, что происходящее в доме – что бы это ни было – окутано мраком стыда и позора. С одним мужчиной мать удалилась в соседнюю комнату, и дверной проем был завешен одеялом, но мне были хорошо слышны исходившие оттуда стоны и другие странные звуки.

А в той комнате, где была я, ждал второй мужчина. Его маленькие глазки так и впились в меня, поблескивая в складках плоти, мокрой от пота; потом пот и вовсе потек ручейками по его дряблым щекам и по подбородку. Он с некоторым трудом поднялся и, раскинув руки, двинулся на меня, а я, не понимая, что он собирается делать, застыла на месте.

Затем раздался звук рвущейся материи, донесшийся как бы издалека, и я почувствовала у себя на лице его вонючее дыхание. Его горячая липкая ладонь скользила по моему телу. Я и сейчас вздрагиваю от отвращения, вспоминая это.

Мать возникла у него за спиной внезапно. Она одной рукой обхватила его за шею, а второй вонзила острый нож в тестообразную дрожащую плоть у него под подбородком. Единственный раз за всю мою жизнь я видела, как ее вынудили по-настоящему прибегнуть к насилию. Кровь текла тонким красным ручейком, собираясь в лужицу на полу. А он все что-то лепетал мокрыми губами и обещал маме все, что угодно, лишь бы она оставила его в живых. Только теперь я стала понимать, что это и была моя первая встреча с магистратом Томпсоном. Благодаря чему мы и оставались в безопасности все это время.

Только теперь я стала понимать, какую «службу» сослужила нам его попытка меня изнасиловать. Но с его отъездом наша относительная безопасность превратилась в домик из песка, построенный ребенком у кромки моря. В домик, который вот-вот слизнет набежавшая волна. Теперь мы были совершенно беззащитны.

У нас не было защиты ни со стороны закона, представители которого боятся таких, как мы, и стремятся нас уничтожить, ни с какой бы то ни было иной стороны – от насилия и ненависти, махровым цветом расцветших в деревне. И я впервые чувствую, что беда совсем близко, что она вот-вот нас настигнет. Может, завтра. А может, уже сегодня ночью.

Я сижу, бессильно опустив голову на руки. У меня такое ощущение, словно я падаю в пропасть, но конца этому падению нет и не предвидится.

– Джон, – говорит мама, опускаясь на колени у его ног, – расскажи мне все подробно. Подумай и расскажи все, что ты знаешь об этом новом магистрате.

Джон быстро смотрит на меня. Я киваю. Сейчас мы все должны знать о нем как можно больше. Даже самое плохое.

– Говорят, он из каких-то дальних мест. Слывет строгим законником. И очень верующий. Я слышал, он сам какую-то женщину на виселицу отправил за… богомерзкие деяния. – Джон беспокойно ерзает, снова смотрит на меня, в глазах у него тревога. И я невольно прижимаю руку к сердцу, которое так и несется вскачь.

Мама опускает голову, глубоко вздыхает. Но через некоторое время вновь поднимает глаза и, умудрившись заставить свой голос почти не дрожать, переспрашивает:

– Богомерзкие деяния? Вроде тех, какими мы занимаемся?

– Нет, просто… Ну, мне сказали, что за колдовство. За всякие там заклинания и все такое… – Голос у Джона срывается: – Нет, мам! Это совсем не то, чем мы занимаемся! Они, конечно же, имели в виду… что-то совсем другое.

Мать с некоторым трудом поднимается с пола; движения у нее какие-то скованные, спина чересчур прямая, голова высоко поднята. И она такая бледная, какой я ее никогда не видела.

Бетт просто глаза вытаращила от удивления, когда Дэниел бросился ей помогать: вытащил из дома стол и установил во дворе по случаю весенней уборки. Он с удовольствием нагружал себя работой и с благодарностью следовал любому указанию Бетт, лишь бы занять руки и мысли.

Бетт давно уже стала для него живым сердцем фермерского дома, его надежной основой, уверенно сменив предыдущую служанку, заодно бывшую Дэниелу и нянькой, особу с вечно кислым лицом. Когда Бетт у них появилась, Дэниелу было девять, а ей всего тринадцать, но с тех пор полы в доме всегда были вымыты до блеска, на кухне все сверкало, и еще в прихожей чувствовался запах только что испеченного хлеба и тушащегося мяса.

Бетт внесла порядок в тот хаос, который до этого правил их жизнью, и все же в доме у них не хватало согласия. Не только из-за отсутствия доярки. Отец, например, частенько ворчал, что в других семьях, где есть помощницы по хозяйству, прислуга свое место знает, работает молча, а хозяина приветствует всего лишь коротким книксеном. Он же ухитрился найти одну-единственную, которая по любому поводу спешит высказать свое мнение и вечно лезет во время работы со своими советами.

Вот и сейчас Бетт посоветовала Дэниелу:

– Ты бы все-таки взял себя в руки. Или у тебя сегодня совсем голова в облаках?

В облаках не в облаках, но уж точно где-то там, на чумном холме. Он еще с утра пораньше сбегал к реке и оставил камень в условленном месте, надеясь, что Сара его простила и все-таки придет.

Управившись со столом, Дэниел увидел, что отец стоит на лестнице и вместе с Гэбриелом, который эту лестницу поддерживает, наматывает веревку на ветки падуба, с Рождества висевшие над камином. Этим двоим его помощь явно не требовалась.

– А тебе не показа… Как тебе вообще наш новый магистрат? – спросил он.

Бетт потерла уставшую спину.

– Во-первых, я рада, что тот старый кобель от нас убрался, – сказала она. И эти слова сразу вызвали в памяти Дэниела отвратительную картину насилия, свидетелем которой он невольно стал в ту ночь в лесу. Бетт, словно прочитав его мысли, покачала головой: – Господи, бедная девочка! – Она снова прошла в дом и принялась выносить оттуда стулья, взяв по одному в каждую руку. Дэниел тоже подхватил два. – Хотя то, что случилось на рынке… Слава богу, ты там оказался, да еще и смелости у тебя хватило вмешаться.