Элизабет Ли - Ведуньи [litres]

Мать уже затушила тлеющие на противне листья белены, но ядовитый дым все еще висит, точно призрак, по всем углам и под крышей, и я по-прежнему чувствую его вкус. Черные материны глаза ярко сияют, но движения тяжелые, странно текучие – так всегда бывает, когда она надышится этими парами.

Она улыбается Джону искренней блаженной улыбкой, от которой ее лицо молодеет, кажется более миловидным и нежным.

– А, сынок… Ну что ж, хорошо ты на этот раз поработал… – Слова с трудом вытекают у нее изо рта, медлительные и неповоротливые. Она берет лицо Джона в ладони. – Это как раз то, что мне нужно. И наказание его постигнет именно такое, какого он заслуживает. – Большим и указательным пальцами она что-то берет из протянутой руки Джона.

– Что там у вас? – спрашиваю я.

– Волосы, – говорит Джон.

– Чьи волосы? – Я и так знаю, но мне не хочется в это верить, пока я не получу подтверждения.

– Того плетельщика сетей. – И Джон с упрямым видом задирает подбородок, ожидая моих возражений.

Мать, бережно держа крошечную прядку волос, идет к очагу, возле которого на полу лежит глиняная куколка. Она уже немного подсохла, и мать брызгает на нее водой, потом разминает ей голову и большим пальцем отщепляет от макушки кусочек глины. Смотрит она при этом куда-то в пол рядом с собой и шепчет:

– Ничего, ты у нас отлично поработаешь, уж мы тебя заставим, согласна?

– Это оказалось совсем нетрудно, – говорит Джон. – Я просто потихоньку пробрался к ним в дом и подобрал несколько волосков с его подушки.

Мать, совсем сгорбившись над магической куколкой, что-то бормочет, прилепляет волоски к мягкой глине и закрепляет эту «прическу». Выглядит это ужасно – какая-то уродливая пародия на человеческое существо, – и это далеко не первая куколка, которую я вижу в ее руках.

Еще вчера я наверняка стала бы отговаривать ее от этой нехорошей магии, а заодно и выругала бы за то, что она подвергает Джона опасности и привлекает к нам внимание деревни, да еще и после того, как они всего несколько дней назад наш дом чуть не спалили. Но сегодня я с ней заодно. Я согласна со всеми ее магическими действами. С какой стати нам подстраиваться под деревенских, стараться быть ниже травы? Они же все равно рано или поздно нас сожгут. И сегодня я не в настроении хоть в чем-то им уступать.

Я приму ту силу, что таится во мне и унаследована мною от моих предков. Но все же постараюсь как-нибудь удержать Энни в стороне ото всего этого, постараюсь обеспечить ее безопасность. У нее не должно появиться никаких дьявольских отметин! И никакой магистрат к ней не привяжется. Я сделаю все, чтобы хоть ее спасти от виселицы. Но сама я останусь рядом с матерью, останусь верна себе, даже если мне придется взойти на костер. Я беру мать за руку и говорю:

– Я хочу попробовать то зелье.

Мы стоим на вершине холма, в небе кипят тучи, из них падают редкие капли дождя, на языке у меня соленый вкус морского бриза. Мать обеими руками держит чашу с неприятного вида густой кашицей, темной, с кисловатым запахом. Я не свожу с этой чаши глаз, а сердце мое бешено колотится в груди.

– Тебе не обязательно это делать, – говорит мама.

– Я готова.

– Учти, это очень непросто. Ты совершенно переменишься. – Она с сомнением качает головой: – Но я могу предложить тебе только это.

– Что я должна делать?

– Хорошенько зачерпни и размажь по коже.

Мои дрожащие пальцы как бы повисают над чашей, и мама ласково их касается.

– Размазывай тонким слоем, – предупреждает она.

Я зачерпываю полную пригоршню. Мазь холодная и липкая. Это моя последняя возможность отказаться, бросить вызов своей судьбе.

– Мам…

– Что?

– Ничего. Просто побудь со мной.

Она целует меня в щеку мягкими губами; я отчетливо чувствую те места, где раньше у нее были зубы. И начинаю растирать мазь по всей руке от плеча.

Сердце мое несется вскачь, точно необъезженная лошадь, то и дело меняя ритм и скорость. А вот дыхание осталось прежним. Обычные вдох-выдох. Но дышу я медленно. Очень медленно. И чувствую, как воздух, влившись в мои легкие, проходит сквозь все тело, достигая кончиков волос, кончиков ногтей, поверхности кожи. Нигде не задерживаясь, он достигает пределов моего тела и приподнимает меня над землей. Теперь я совсем легкая, ничего не вешу, и никакой тьмы во мне нет.

Небо сперва тонкими ручейками просачивается сквозь мои пальцы, потом обрушивается на меня ливнем. И руки мои сами собой приподнимаются навстречу этому ливню. Я вижу над собой капли дождя размером с мой кулак. Они, скользя, падают вниз и кружатся, как крупные снежинки, такие же мягкие и неторопливые. Я ловлю одну, и она несколько мгновений лежит у меня на ладони, гладкая, холодная, блестящая, а потом вдруг словно взрывается, разлетаясь мелкими сверкающими брызгами. Глядя на это, мне хочется смеяться, и я смеюсь.

Потом поворачиваюсь, чтобы показать это маме. Она рядом. Я ее вижу, но не могу до нее дотянуться. Вижу, как она что-то говорит, но не могу расслышать ни слова. Но ведь она же совсем рядом! И я изо всех сил тянусь к ней, и мои пальцы уже касаются ее лица, но они ничего не чувствуют. Я не чувствую ее. Значит, на самом деле ее там нет? Значит, на самом деле там нет ничего из того, что я вижу?

Земля у меня под ногами то сворачивается, то разбухает, она крутится и вертится сперва не очень быстро, а потом все быстрей и быстрей, так что трава, небо и деревья, вращаясь, сливаются в некую единую полосу, в которой я ничего не могу различить, и наконец земля сбрасывает меня, и я взлетаю прямо в небо и парю в воздухе как птица. Высокие облака качаются и толкают меня боками, на моих раскинутых руках оседают крупные круглые капли дождя и вскоре рассыпаются мелкими брызгами.

А потом я вижу звезды. Они подобны ярким острым осколкам. Они вспыхивают, парят надо мной и падают сквозь мои растопыренные пальцы, оказываясь твердыми, колючими и обжигающими, как угольки, выпавшие за решетку камина. Я открываю рот, хочу крикнуть, и тут же все эти обжигающие звездные осколки всасываются в меня, и теперь я горю изнутри, а вокруг меня непроницаемая черная тьма.

И во тьме я вижу его . Наконец-то! Вот он, мой новый хозяин. Его глаза пылают, а его уста – это бездонная пропасть, в которую можно упасть и падать вечно. Тот огонь, что теперь внутри меня, больно жжется, он может прожечь меня насквозь, и я этого не хочу. И его не хочу. Я хочу света, простора и свободы. Но он открывает рот, и оттуда вылетает огненный вихрь, целые тучи дыма и сажи, и я кричу, ору, умоляю отпустить меня, но меня всю уже окутало его черное дыхание, мои глаза и рот забиты сажей, я ничего не вижу, ничего не слышу – я не слышу даже собственного дыхания, даже биения своего сердца…