Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

В четыре часа, проводив к выходу периферический паралич лицевого нерва и слегка подбодрив его, Кристофферсон явилась ко мне. Она, как всегда, была одета с головы до пят в белое, включая отлично выглаженные белые брюки; единственным ее отклонением от облика идеальной современной медсестры была шапочка, которую она носила как свидетельство своего звания, полученного в датской больнице. Она всегда надевала эту шапочку на службы у Святого Айдана, давая понять прихожанам, что среди них находится Sygeplejerske Fru Кристофферсон [89] Медсестра госпожа Кристофферсон (дат.) . (таков был ее звучный профессиональный титул). Шапочка представляла собой чудо гофрировки и плиссировки.

– Я хочу поговорить с вами о будущем, – сказала Кристофферсон.

– О вашем будущем?

– О моем и вашем. Они связаны – возможно, больше, чем вы думаете. Сегодня вы официально вступили в возраст старости. Я на несколько лет моложе, но нам пора поговорить.

– Ну, если вы хотите говорить о выходе на пенсию, не стоит сотрясать воздух. Я буду работать еще по меньшей мере десять лет. Вы – другое дело. Вы хотите уйти на покой?

– Нет-нет; я прекрасно могу о себе позаботиться. Но вы меня поймете, если я скажу, что хотела бы заботиться и о вас.

– Но вы и так уже этим занимаетесь. Вся офисная работа на вас, как и обязанности в отношении меня. Вы незаменимы. Каким еще образом вы могли бы обо мне заботиться?

– Я могла бы выйти за вас замуж.

– Но… но…

– Не беспокойтесь, я не собираюсь этого делать. Но это, безусловно, одна из возможностей. Давайте отбросим ее и поговорим о других.

– Пожалуйста, поймите меня правильно. Я никоим образом не подразумевал, что идея брака с вами может быть неприятной, но…

– Доктор, теперь ваша очередь не сотрясать воздух. Не считайте, что обязаны быть со мной галантным. Разумеется, вы на мне не женитесь. Вообще-то, и я за вас не пойду. Мы оба не из тех, кто создает семью. Это была просто маленькая шутка. Вы никогда не понимали моего чувства юмора. Но что касается заботы о вас, в этом я абсолютно серьезна. Вам нужно поменять образ жизни.

– Как это?

– Вы теряете форму. Не двигаетесь. Слишком много едите, пьете и курите.

– Слушайте, Крис, я не собираюсь подвергать себя диетам и упражнениям. У меня сильная конституция. Я буду продолжать жить так же.

– Все врачи пренебрегают своим здоровьем. Я не ожидаю, что вы начнете делать что-нибудь неприятное. Но я настоятельно рекомендую, чтобы вы позволили мне делать вам полный массаж дважды в неделю. Вы знаете качество моей работы. Я способна о вас позаботиться.

– А, ну это совсем другое дело. Мы все обсудим.

– Обсуждать тут нечего. Я записала вас к себе, начиная с завтрашнего дня. Парилка, массаж, овсяная ванна и игольчатый душ, затем полчаса отдыха. Продолжать, пока не потребуется что-нибудь более конкретное.

– Вы, кажется, все продумали.

– Вы и не догадываетесь насколько. Доктор, вы должны принимать собственное лекарство. Что вы всегда говорите своим пациентам? «Вам следует найти себе занятие. Что-нибудь для упражнения и растяжки ума во избежание умственной дряблости. Малоподвижный ум – еще бо́льшая опасность, чем малоподвижное тело, ибо он перекрывает и душит желание жить». Разве не так вы всегда говорите? И разве не это помогло стольким из ваших больных и создало вам репутацию? Вам нужно какое-нибудь иное занятие, чем принимать больных и пить с Макуэри. Вы вступили в ту пору жизни, когда происходит многое, и вам следует подготовиться к перемене. Как вы намерены ее встретить?

– Здесь я вас опередил. Я уже сформировал идею своего великого труда. Теперь нужно составить план. Затем придет черед исследований, которые займут очень много времени. О, мне предстоит столько работы, что я, вполне возможно, буду заниматься ею и на десятом десятке, когда вы уже не сможете массировать.

– Такого никогда не случится.

– А это уже я пошутил. Хотите узнать, что я задумал?

– Я очень рада, что у вас есть планы. Если хотите мне рассказать, я послушаю.

– Вы обещаете не говорить об этом ни слова ни одной живой душе?

– Доктор, я хотя бы единожды разболтала то, что вы поверили мне как тайну? Вы меня обижаете.

– Простите, Крис. Я знаю, что вы не болтливы. Но моя идея настолько необычна, настолько масштабна, настолько потрясающа – я знаю, что, если она выйдет наружу, ее кто-нибудь обязательно украдет. Это не что иное, как великий следующий шаг в деле литературной критики.

– Можете не беспокоиться за свой секрет. Я ничего не знаю о литературной критике.

– О, но вы не можете не знать. Сейчас об этом пишут во всех газетах и журналах. Популяризация новейшей великой идеи, так сказать. Вы, конечно, слышали о деконструкционизме?

– Ни слова. Как выражается мисс Тодхантер, ни единого писка.

– Совершенно не понимаю, как можно жить в такой изоляции. Ну, не важно. Деконструкция – новый способ разбора книг. Она пришла из Франции, как и многие другие блестящие короткоживущие идеи. Вот в чем она заключается: вы берете книгу, читаете ее, и что она для вас значит?

– Ну, то, что в ней написано, я полагаю.

– Совершенно неверно. Важно не то, что написано в книге, а то, что скажете вы о том, что написано в книге.

– Но если я дура и не поняла, что там написано?

– Это совершенно не важно. Теория деконструкционизма утверждает, что собственно в тексте книги не содержится никаких смыслов; ими обладают только различные виртуальные тексты, создаваемые читателями в поисках смысла, даже если тексты разных читателей противоречат друг другу. В любом случае вы и вообще обычные читатели тут ни при чем. Это все для элиты. Критический bon ton [90] Хороший тон (фр.) . . Когда деконструкционист произносит слово «читатель», он подразумевает кого-то вроде себя. Обычный читатель не имеет никакого значения.

– Доктор, я ничего не поняла.

– Я об этом в том числе и говорю. Деконструкция несет с собой освежающее отсутствие уверенности практически во всем. Попробую объяснить еще раз. Этот метод критики отвергает все, что считалось важным в традиционной критике, – биографию, историю литературы, филологию. Они все должны уступить очень пристальному формальному исследованию и истолковательной оценке собственно текста книги, исследованию смыслов во всех видах литературной экспрессии, непосредственно воспринимаемой информированным современным читателем. Ну, поняли?

– Нет. Вы этим собираетесь заниматься?

– О боже, нет, конечно! Моя идея совершенно другая, но не менее революционная. Она изменит литературу навсегда и потребует новых разработок и комментариев на основе литературы прошлого. Вся братия критиков будет трудиться не покладая рук по меньшей мере два столетия.