Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

– Он сам себя так называл… Методистская чепуха… Но я должен был сделать так, чтобы просиял свет – даже здесь…

– Как? Чарли, как ты должен был сделать, чтобы свет просиял?

– Он сказал… Дай Мне святого… Дай Мне одного святого, и я это сделаю.

– Невозможная задача.

– Нет… Он же был…

– Кто был?

– Хоббс, конечно… Старина Хоббс… Несомненно, святой, но его считали всего лишь добрым старичком…

– Да, конечно, я его помню. Он был очень добрый. И он должен был стать святым?

– Да… Нужна была подобающая смерть… И он умер так, как нужно.

– На литургии в Страстную пятницу? Я присутствовал при этом. Я хотел ему помочь, но ты не разрешил. Я много думал об этом. Чарли, чего ты пытался добиться?

– Гарантии… Не хотел, чтобы лезли в это дело… Христу нужен был святой, и я не хотел, чтобы ты совал свой нос… во все.

– Чарли, о чем ты говоришь? Ты что, каким-то образом это подстроил?

– Конечно, идиот… Я его убил…

Что я могу сказать? Что мой ум словно вдруг озарило внутренним светом? Нет, больше похоже, как будто внезапно убрали некую занозу, давно свербившую у меня в мозгу. Будто картину, криво висевшую на стене в течение… скольких там… восьми или около того лет, наконец поправили. Но вслух я сказал только:

– Как?

– Гостия… Старик всегда съедал целую сам… Если бы он поделился с алтарниками, вышло бы массовое убийство… Но я знал, что он так не сделает… Никогда не делал.

– Ты что-то сделал с гостией?

– Джон… Не тупи… Я ее отравил.

– Не говори глупостей! Он умер мгновенно – ну, за десять секунд.

– Да… Этот яд действует именно так.

– Какой?

– Джон… Мне очень плохо… Не могу говорить… Можно мне выпить?

– Нет, Чарли, черт побери, нельзя. Это тебя убьет. Вот тебе таблетка нитроглицерина. Положи под язык. А теперь скажи мне, какой яд ты использовал?

– Рицин… Его делают из касторового масла… Сушат… Ни вкуса, ни запаха, и смерть практически мгновенная.

Был ли я несправедлив к Чарли, подумав, что у него самую чуточку довольный вид? Жизнь состоит не только из тусклых нитей банальности и подражания. Он и впрямь был доволен собой.

– Где ты его взял?

– У Рассела.

– Печатника? Приходского старосты? А он откуда взял?

– Сам делает типографские краски… Гордится этим… Выписывает рицин из Сент-Луиса в штате Миссури… КГБ им часто пользовался.

– И Рассел дал этот яд тебе?

– Я украл… Он печатал последования служб для церкви… и когда вышел, я взял немного. Несколько капель на гостию… ни запаха, ни вкуса… и все.

– И это тебе приказал Христос?

– Я должен был найти способ.

– Но Хоббс все равно умер бы через год-другой!

– Не так… Такая смерть была знаком свыше… Святой не может преставиться в кровати… как я…

Еще одна пауза; теперь Чарли в самом деле выглядел очень плохо. Он наконец разрыдался:

– Это был не Христос.

– Ты хочешь сказать, что это была галлюцинация?

– О нет… то было Зло… меня обманули.

Дальнейшие признания Чарли были так бессвязны и мучительны, что я даже не попытаюсь воспроизвести их здесь. Ему понадобилось не меньше получаса, чтобы полностью прохрипеть свою исповедь. Не Христос – хотя, возможно, Он все же приходил к Чарли в тех мальчишеских снах. Не Христос, а Зло, Искуситель, с посулами и обманом. Убить старика Хоббса – это ведь мелочь, за счет которой будет достигнуто огромное благо. Это был довод «за». Хоббс так и так долго не проживет, а спроси его, он лучшей смерти для себя и не помыслит, чем у алтаря в такой великий день, да еще чтобы его смерть послужила знаком свыше крупному североамериканскому городу, так что, может быть, спасется не только этот город, но и весь континент. Так вещал Искуситель.

Что до самого Чарли, то кажется нелепым вести речь об убийстве. Великие свершения требуют великих дел, и часто кому-то приходится идти на большой риск. Помните Иуду? Предателя, чье имя навеки проклято? Но разве можно сомневаться, что ныне Иуда занял место в раю, ибо благодаря ему свершилось величайшее Искупление, спасшее мир?

В каждой трагедии должен быть свой Иуда: нет Героя без Негодяя. Разве не будет черной неблагодарностью и глупейшей ошибкой с точки зрения философии осудить этот необходимый персонаж? Чарли просили не Иуду сыграть. А всего лишь организовать смерть так, чтобы она принесла максимальную пользу в великом деле спасения человечества. Мы, мелкие актеры, должны играть в массовке и радоваться, что нам хоть какую-то работу дали.

Чарли продолжал говорить. Ему становилось все труднее выдавливать из себя слова. И самым большим, завершающим ужасом всей этой истории было то, что теперь он убедился: не Господь, но Супостат вел его по этому пути, заставил разочароваться в великих надеждах, истощил его дух в бесплодном месте и наконец привел на порог – несомненно – вечного проклятия. Не какого-нибудь дурацкого ада. Не вечный огнь, но обиталище без надежды, где знают о существовании милости Божией, но не радуются ей. Место предельной оставленности.

Когда Чарли наконец выговорился до конца, я сделал ему укол морфина и вернулся к себе домой, думая о том, какого дурака свалял много лет назад.

Конечно, когда меня попросили выдать свидетельство о смерти отца Хоббса, я должен был потребовать на анализ его вставные челюсти – просто на всякий случай. Нашел бы я яд? Возможно, да, а возможно, нет. А если бы я его нашел и сообщил в полицию, что тогда? Наверно, в беду попал бы печатник Рассел как единственный имеющий доступ к яду. И Чарли, возможно, сознался бы, чтобы не подводить невиновного. Стало бы кому-нибудь лучше от такого исхода? Как встретили бы в суде объяснение Чарли – то, которое я услышал от него на смертном одре? Вероятно, ему нанесли бы величайшее оскорбление – отправили в приют для душевнобольных. Человека, чьи гипнагогические видения привели к трагедии. Нет, мое вмешательство не принесло бы никакой пользы.

Если бы события в жизни развивались по законам литературы, Чарли умер бы, едва исповедавшись мне; однако у жизни свое представление о драме. Чарли прожил еще почти пять недель. Он пережил Эмили Рейвен-Харт. Ни один из них не знал, что другой умирает в том же доме, за обоими ходили Чипс и Кристофферсон, и оба были окутаны покровом тайны и печали, как всегда, когда Судьба позволяет человеку умереть в собственной постели. Эмили ушла первой; было видно, что она все слабее цепляется за жизнь, а говорила она теперь, если вообще говорила, как озлобившийся стоик. Но в основном она молчала и почти не снимала кислородную маску. Она явно испытывала сильные боли, поскольку метастазы уже проникли в кости и легкие; за несколько дней до смерти она погрузилась в полное молчание и неподвижность. Это была предсмертная кома, но ни я, ни Дюмулен не заостряли на ней внимание: Чипс отлично знала, что происходит, но не хотела об этом говорить. Я снова, уже в который раз, подумал, что настоящий героизм перед лицом смерти проявляет не умирающий, а те, кто рядом с ним.