Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Проблему полковника составляла выпивка. А так как военным она была доступнее, чем штатскому населению (к которому был обращен призыв премьер-министра Маккензи Кинга «облечься во всеоружие Божие» [49] Еф. 6: 11. , в том числе снизить содержание спирта во всех продаваемых в стране алкогольных напитках), полковник каждый день сталкивался со своим закадычным врагом. Почему он столько пил? Оказалось, потому, что сеть пекарен, одной из которых он управлял, раздумывала, не продать ли бизнес еще более крупной американской компании, а если это случится, то какие перемены повлечет за собой? Сохранит ли он свою должность, или его заменят кем-нибудь помоложе? А если так, то куда ему бежать? Он устал от своего брака: жена, из простых, не угналась за подъемом мужа по социальной лестнице и не могла дружить и общаться на равных с женами других управляющих пекарнями. Она так и не научилась играть в бридж и никогда не знала, о чем говорить на приемах. Может быть, война решит часть его проблем? Он знал, что на фронт его никогда не отправят – он слишком стар; поэтому он убедил себя, что больше всего на свете мечтает ринуться в гущу битвы, которая представлялась ему окопной войной, подобием Первой мировой. Жизнь его была сложной смесью разочарования и беспокойства, и каждый понедельник утром я, как мог, старался вылечить его похмелье и утишить его страхи.

У адъютанта были сходные проблемы. Его страховая компания принадлежала ему самому – насколько любой бизнес принадлежит владельцу, когда тот должен постоянно быть начеку и жить по принципу «волка ноги кормят», соревнуясь с гигантами страхового дела, которые и были его подлинными хозяевами. Но он сам построил и вырастил свой бизнес – благодаря силе характера. Он сообщил мне, что, как я сам вижу, он пробивной и целеустремленный человек, которому суждены великие свершения. Компанию он оставил на своего заместителя, хорошего парня, но заурядного и не склонного к новаторству – пробивные и целеустремленные обычно таких и берут в заместители, поскольку он, скорее всего, не подсидит начальника. Если война затянется, не погубит ли номер два компанию окончательно? Потому что бизнес не может стоять на месте: он либо все время развивается, либо отстает. А дома – он сам не понимает, как это получилось, но его постоянно пилят, пилят, пилят и требуют, требуют, требуют, и у него даже не остается денег, чтобы купить страховку – ту самую, которую он настойчиво продает всем окружающим. А если у него нет страховки, за счет чего он будет жить, когда не сможет больше работать? А? Я, конечно, не мог ответить на этот вопрос. У меня не нашлось лекарства для адъютанта, и ему пришлось искать утешения в бутылке. Это было единственное известное нам средство для таких случаев.

С майором я мог отдохнуть (хотя и не чрезмерно расслабляясь) от всех этих проблем. Он не сомневался, что его будущее – в политике. Он юрист, а ведь все знают, что юридическая деятельность – лучшая подготовка к политической жизни. Он занимал хорошее положение в партии и только ждал следующих выборов, чтобы выдвинуть свою кандидатуру на пост депутата от участка, где почти наверняка должен победить. И тут началась эта чертова война. Вполне вероятно, что выборы случатся скоро – а где в это время будет он? Он не может одновременно заседать в парламенте и служить в армии и не видит возможности освободиться от службы – разве что я его комиссую по болезни. Можно ли как-нибудь этого добиться – сделать его негодным к строевой службе, но притом не слишком сильно покалечить, чтобы он все еще мог быть членом парламента? Предположим, чисто гипотетически, что во время учебных стрельб ему прострелят ногу. Достаточно ли этого? Но конечно, все обделать нужным образом непросто: тот, кто встрял между ружьем и мишенью на учебных стрельбах, выглядит как жалкий неудачник, а за такого никто голосовать не будет. А может, все-таки есть способ быть одновременно офицером ополчения в родном городе и действующим членом парламента? А тем временем у него случались периодические головные боли такой силы, что я ничего подобного не встречал в своей практике, и он беспокоился. Может, у меня есть какой-нибудь способ взглянуть на его мозг, но без кучи рентгеновских снимков и прочих штук, привлекающих нежелательное внимание? Боже! Что, если это опухоль мозга?! Единственным спасением от беспокойства служил алкоголь в больших дозах. Я ничем не мог помочь майору.

В части были и другие офицеры, абсолютно вменяемые и в разумных пределах довольные своим занятием, но этих троих, стоящих на самом верху, я был вынужден постоянно утешать. Не так страшен черт, как его малюют, и так далее. В итоге у меня сложилось весьма непохвальное убеждение, что алкоголизм – это не всегда плохо.

Весь военный опыт, который я приобрел после этого, был обширным, но неинтересным. Меня перекидывали по всей Европе из одного места в другое, но чаще ли это случалось со мной, чем с другими военными врачами, я не знал и не стремился выяснить. Куда бы я ни попадал, я занимался всюду одним и тем же, порой – в шаге от опасности, порой – прямо под огнем, иногда – непосредственно за линией фронта. Я работал в разных госпиталях, от хорошо оборудованных и неразрушенных до импровизированных полевых, где многое приходилось изобретать на ходу. Иногда я был вынужден и оперировать – когда требовались все, кто умел держать скальпель. Бывало, я проводил десять-двенадцать часов на ногах, со скальпелем в руке, принимая вынужденные решения в ситуациях, требующих оборудования, которого у меня просто не было. Я был посредственным хирургом и не очень любил это занятие.

Где я блистал (надо полагать, в записях, предназначенных лично для меня, я имею право признаться, что блистал) – это в диагностике и в уходе за выписанными из госпиталя. Выписанных нужно было – уговорами, запугиванием или гипнозом – привести в состояние годности для отправки обратно в окопы. Я стал разговорным терапевтом. Тот, кто думает, что вести разговоры в подобных обстоятельствах легко, пусть попробует сам. Мы прошли всю Италию в ходе грязной и трудной кампании – начали на Сицилии и продвинулись по итальянскому сапогу вверх до самой Ломбардской низменности. Всю дорогу я говорил без остановки и неизбежно научился быть убедительным. Как мне это удалось?

Врачи – весьма образованные люди, хотя и не всегда высококультурные. Они вырабатывают определенную манеру поведения и словарь, подходящие к их профессиональному статусу; этого достаточно в мирной жизни, и часто это помогает успокоить необразованных пациентов. Однако больным и подлатанным раненым в незнакомой стране, часто в неудобных и неприятных условиях, нужны разговоры другого типа. С ними нужно говорить не явно профессиональным образом, без медицинских терминов. По-дружески. Не покровительственно и не упрощенно, как с дурачками; этот разговор должен пробуждать доверие у людей, чье доверие к жизни сильно подорвано. Говорить так, чтобы пробиться к людям, загнанным на самый дальний край духа, который мы зовем отчаянием. Говорить так, чтобы убедить уроженца прерий: пока он лежит в итальянской вилле, где устроен временный госпиталь и где на каждом шагу следы католичества, которое он привык отождествлять со всем низким и коварным, он все равно не полностью оставлен Богом, ну или любым другим явлением, которое считает движителем своей жизни.