Робертсон Дэвис - Чародей [litres]

Один лишь отец Хоббс был безмятежен. Он слегка кивал, вероятно думая о своем.

Архидиакон Алчин подходил к завершению проповеди. Как он улыбался, как сияла его лысина, как прыгало его адамово яблоко, пока он изрыгал желчь, облеченную в медовые слова! Он не собирался об этом говорить, сказал он (он был хороший ритор и знал, как ценят слушатели якобы отклонение от заранее приготовленного текста), но сегодня утром не мог не заметить, как некоторые члены конгрегации, входя в церковь, останавливались на миг перед картиной, висящей у входа, словно поклоняясь ей. Картина, безусловно, прекрасная, но поклонение? Он видел, что некоторые дети – девочки – делали книксен, а мальчики склоняли голову. Догадываются ли эти драгоценные младенческие души, в какой они опасности? Их родители должны обдумать предостережение против угрозы идолопоклонства, содержащееся в статье Тридцать Пятой.

Он знал – поскольку чувствовал реакцию слушателей, – что его слова покажутся добрым прихожанам Святого Айдана несомненным упреком. Он не будет смягчать выражения: это в самом деле упрек, но не упрек правителя подданным. (Кстати, он прекрасно знал, что в приходе Святого Айдана снова ввели в употребление термин «правитель хора», ненавистный ему, поскольку этот термин, как его ни понимай, шел вразрез с духом англиканства.) Нет, его, Эдвина Алчина, устами говорит сам епископ, в том самом духе «успокоения и умиротворения», предписанном епископам в Первоначальном предисловии к Общеупотребительному молитвеннику, до сих пор предваряющем книгу, которая есть у всех нас и всеми нами любима.

«А теперь – во имя Отца и Сына и Святого Духа», – заключил архидиакон Алчин, но не перекрестился, как полагалось, по мнению конгрегации Святого Айдана, в конце настоящей проповеди.

Это было не просто масло, подлитое в огонь; это было открытое объявление войны, и приход зажужжал, как растревоженный улей.

Назавтра, в понедельник, я зашел по делу в мастерскую одной из самых важных пчел. То был мистер Альберт Рассел, чья типография располагалась за несколько улиц от церкви. Я часто бывал у него по своим типографским нуждам – мне требовалось очень многое, и печатником он был отличным. Бумага для моих личных писем, бумага с шапкой для деловой переписки, бланки счетов – «За визиты на дом… За частную консультацию… За дополнительные процедуры и лекарства…» и все прочее, по необходимости, с прекрасным кадуцеем в верхнем левом углу. Мне нравилась глянцевая бумага и цвет типографской краски, который мистер Рассел именовал «античный красный».

Мистер Рассел был старостой в приходе Святого Айдана.

– Вы видали когда-нибудь такую наглость? – воскликнул он. – Говорит, что вещает устами епископа. Я знаю епископа. Еще с тех пор, как он был настоятелем у Святого Павла. Такие речи на него совершенно не похожи. Я думаю, епископ велел ему заскочить к Святому Айдану и намекнуть, что капелька умеренности не помешает. Но такие мелочные нападки! Он даже не упустил, что отец Айрдейл решил звать Дарси Дуайера «правителем хора». Это всего лишь старинное название регента. И очень мило как благодарность за двадцатилетнюю службу приходу. По-моему, это даже предложил сам доктор Парри. И это значит, что по большим праздникам Дарси имеет право надевать мантию, что ему, конечно, приятно. Да, они любят облачаться, а что в этом плохого? Это разнообразит службы и делает их поярче. И прекрасно увязывается с понятием церковного года – ну, знаете, все эти литургические цвета облачений и алтарных покровов. У нас в приходе теперь неплохой набор облачений – и это все пожертвования. То, что сейчас вышивает мисс Тодхантер, – просто умереть не встать. Пусть будет больше цвета. Конечно, я по ремеслу занимаюсь цветом, так что неудивительно, что мне это нравится. Но Милликен тоже одобряет, а он – второй староста. Мы свое дело знаем; нам не нужно, чтобы какой-то посторонний из епархиального управления учил нас, как быть старостами. Я на днях увижусь с епископом и, пожалуй, намекну ему, что Эд Алчин несет от его имени всякую отсебятину.

Мистер Рассел сердился, но он был сдержанным человеком и признавал авторитет епископа, тоже сдержанного человека, с которым можно поговорить почтительно, но с нажимом.

Чарли сдержанным не был. Я теперь редко общался с ним, но видел его часто – благодаря его сану и знакомству с Дамами. Мой друг детства, кроткий мальчик, когда-то переносивший боль с мужеством, достойным святого, стал решительным и, может быть, даже бесцеремонным; оба эти свойства подпитывались его верой. Вместе с бесцеремонностью, которая может быть положительным качеством для лидера, в нем проявился заметный снобизм, когда-то ненавязчиво, но твердо присутствовавший в его семье. Его отец-профессор, как подобает англичанину, твердо знал, кто есть кто, а его мать родилась и выросла в англоговорящем обществе Монреаля – в Канаде это говорит само за себя. Чарли гневался, что его упрекнули за стремление сделать славу Божию явной в проводимых им богослужениях и что этот упрек исходил от человека, которого он считал вульгарным простолюдином безо всякого эстетического чувства, и, что гораздо более важно, от человека, крайне примитивно понимающего христианскую веру.

Чарли точно знал, что в доме Отца его обителей много [79]и его, Чарли, обитель расположена по гораздо более престижному адресу, чем жилище Неда Алчина.

В следующее воскресенье, через неделю после визита архидиакона, Чарли начал боевые действия.

Дом пастора

Кокрофт-стрит

Торонто, Онтарио, Канада

Милейшая Барб!

У нас могучее брожение! Я тебе уже писала, что Чарли съезжает с катушек, и в последнее воскресенье, похоже, многие так подумали. То было воскресенье перед постом – ну ты знаешь, который в Церкви предшествует Рождеству, – и дети называют его «возбудительным воскресеньем», потому что Коллекта Дня – ты гляди, сколько заглавных букв, я становлюсь настоящей церковной мышкой – начинается словами: «Возбуди, Господи, волю верных Твоих…» И клянусь, Чарли нас возбудил, да еще как!

Я ведь тебе рассказывала про сморчка по имени архидиакон Алчин [1] – он залез на амвон у нас в храме и обгадил мою мантию, которая на прошлой неделе впервые участвовала в евхаристии на плечах всеми любимого отца Хоббса; не мне бы говорить, но она смотрелась великолепно! И этот Алчин обдал грязью практически все, благодаря чему приход Святого Айдана имеет свое лицо, – это единственный известный мне приход, где человек с каплей художественного вкуса чувствует себя как дома. Но что поделаешь, таков Торонто – и вообще Канада, потому что здешние жители в глубине души так и остались первопоселенцами и считают искусство забавой, с помощью которой женщины коротают долгие зимние вечера, – ну, знаешь, вязанье, лоскутные одеяла и гипсовые фрукты, пока мужчины хлещут самогон в сарае. Если подобные люди получают какое-то образование и приезжают в большой город, они обнаруживают, что искусство помогает собирать деньги на более важные вещи или его можно душить сложнейшей сетью комитетов, каждый – со своим вице-президентом, что позволяет бесконечно играть в аппаратные игры. Но самоцелью искусство для этих людей не бывает никогда.