Якуб Жульчик - Холм псов [litres]

Нет, сказал через минутку Тобек. Это не мое дело. Я не знаю, что происходит. А если не знаю, что происходит, то я ничего не делаю. Я должен все знать, и тогда что-то делаю, всегда так поступаю. Понимаешь? Не понимаешь. Если бы вы, поляки, это понимали, то и проблем бы не имели.

Просто если кто за тобой ходит, а ты ничего против него не можешь поделать – езжай за границу. Шенгенская зона, Мацюсь. Садись в машину, езжай куда хочешь.

Сына Берната достали в Лондоне, ответил он. Меня всюду достанут.

Кто, снова спросил Тобек. Кто, скажи мне. Если не скажешь, кто это, то я тебе скажу, что ты сбрендил. Что тебя какой-то бэнг [60]заколдовал.

Он не ответил.

Ступай к тому немцу. Как там его, Кальт? Чего ты мне вообще голову морочишь? Ступай к немцу. Вы с немцем уже много лет работаете. От меня отвернулись. Ступай к нему, сказал Тобек.

– Кальт меня тоже вздернет. Кальт то же самое сделает, – ответил он.

– Немец? Он тебя любит, – Тобек пожал плечами.

– Никто, сука, меня не любит.

– Это уже не мое дело, – Тобек сплюнул на землю, растер слюну ботинком.

– Так что, еще разок? – спросила сучка. В принципе, отчего бы и нет? Он почувствовал, как что-то в нем шевелится, когда он так на нее смотрит. Эти глаза, эти губы. Было в ней что-то, нужно признать.

– Еще раз, получишь столько же – и вали, – сказал он.

– Ты неплохой. Предпочитаю еще раз с тобой, чем к другому кому идти, – сказала она и начала искать что-то в сумочке, должно быть, презик.

– Ну, ладно, я только пройдусь, подышу. Подожди тут минут пятнадцать, – сказал он и выпил еще водки, на этот раз с «винта». Его тянуло к ней, как никогда ни к кому. «Плохо, – подумал он. – Очень плохо».

Истина такова, что все думали, будто он сбрендил. Потому-то он и поехал к Тобеку.

У Кальта он был дважды, в первый раз тот ему сказал, что – многовато водки, что он ему уже сколько лет говорит: хватит так хлестать водку. Во второй раз прогнал его, сказал: не хочешь меня слушаться, так вали, вы ведь однажды меня не послушались – и пошли на кичу, слава богу, что на пару лет всего. Если бы там всё узнали – получили бы пожизненное, как пить дать. Смертную кару бы в Польшу вернули, специально для вас. Ну так кто-то и знает все, сказал он Кальту. Заканчивай с водярой, с коксом и вали к семье, сказал Кальт. Я не стану нянчиться с безумцами.

Ксендз почти его выставил, разозлился, только кулаки сжал, когда слушал. Знал, о чем речь, но отрицал. Казалось ему, что они были невиновны. Все это, мол, водка. Какая, сука, водка, он уже пару лет водки не пил, если раз в месяц напивался, то хорошо.

Только Лукаш ему поверил. Младший брат, любимчик. Всегда смотрел на него, как на икону, и было это прекрасно, потому что, когда сказал ему: не будь, мол, как я, сука, сиди спокойно, делай свое, найди бабу, которая умеет хранить тайны, – послушался. Лукаш всегда верил, считал, он знает, что делает.

Только Лукашу он и мог сказать. Матери, отцу – нет. Парням своим – молчок, да и что бы те поняли, одному семь, другому пять, что они поймут. С парнями еще поговорит. Боже сохрани, ни слова Беате, женился на самом длинном языке в Зыборке. Его в тот же день

нашли бы, она бы не молчала. Ну, что ж, какую нашел. Его решение. Не мог жаловаться. С вечеринки все началось, на вечеринке ее нашел, а на вечеринке тот лучше и интересней всех, кто громче и больше прочих говорит.

Снаружи было холодно и темно, но ему нравилось, водка и тело девки его почти усыпили, но уснуть он боялся. Не спал больше, чем по три часа в сутки. Думал, не выкопать ли землянку. И правда думал об этом. Что выкопает землянку в лесу, недалеко от точки, где они курочили машины. Засыплет листьями, хвоей и будет там спать, почти погребенный заживо. По крайней мере, будет уверен, что его не найдут во сне.

Бледный свет фонаря вырывал из темноты абрисы припаркованных TIRов. Все спали в кабинах или в мотеле, тут не было никого. Но он все равно надвинул капюшон на лицо. Преступник всегда начеку. Он же был осторожен пятикратно. Да и взяли их не из-за неосторожности, но из-за ебаной суки, которая пошла и всех сдала.

Да и по отношению к обществу – все уплачено.

То, что идет по его следу, – это не общество.

Отливал он долго. Моча исходила паром в бледном свете фонарей. Потом спрятал хозяйство в штаны, потянулся. Да, он так и сделает. Успокоится. Пусть проскочит его очередь. Тобек был прав. Он отправится в Германию, во Францию, куда-нибудь на виноградники или как-то так. Еще немного похудеет, покрасит

волосы, брови, сука, сбреет, если понадобится. Да, именно так он и сделает.

И может, когда-нибудь вернется, и все ему скажут, что он охеревший, плохой, что мать умерла из-за него от нервов, что дети никогда не видели отца.

Но самым важным окажется то, что он выжил, что обманул предназначение, как в том фильме. Что он выскочил. И все будет хорошо. Он улыбнулся, потянулся, что-то щелкнуло под второй лопаткой.

– Мацюсь, – голос позади был словно замерзшее озеро. Он думал, что все уже выссал, но ошибался. Почувствовал, как в штанах потекло теплым. – Подними руки вверх, – сказал голос, и он поднял.

Фонарь перед ним – последнее, что он увидит: бетонный фонарь, прицеп фуры, кусок леса, выхваченный из темноты. Оружие, «беретта», переделанный газовик, остался в комнате. Но даже если бы он его взял, все равно не имел бы и шанса.

Он знал этот голос. И принимал его во внимание.

– Не пытайся дергаться. Не поворачивайся. Нас двое, – сказал голос.

Он не ответил. Глаза, тело, тепло сучки. Они должны были сделать это еще раз после его возвращения в комнату.

– Понимаешь, что я говорю? – спросил голос.

Он кивнул.

– Скажи, что ты понимаешь.

– Понимаю, – ответил он.

Кто-то надел ему черный мешок на голову, приложил холодный металл к затылку. Кто-то его развернул и легонько подтолкнул.

– Руки, – сказал кто-то.

– Не понимаю, – ответил он.

– Назад, – услышал.

Кто-то надел на него пластиковую затяжку, кто-то все еще держал ствол у его головы. Кто-то снова его подтолкнул. Нельзя иначе. Нельзя.

– Вперед, – сказал кто-то.

Он шел вперед. Нет, ничего не сумеет. «Ничего не сумел бы, – подумал он. – Не сумел бы, Исусе, пусть эти суки все сделают сейчас, пусть не изгаляются, пусть сделают это сейчас, пусть меня не мучают, он уже знает, уже видит, я ведь изначально знал и видел, что они любят мучить». Потому он и убегал, потому изображал пропавшего без вести, потому так боялся.

– Иди вперед, – повторил кто-то.

– Боже, сделайте это сейчас, ебаные ублюдки, – отозвался он, но никто ему не ответил. Продолжали подталкивать. Он ничего не видел, материал был темным, толстым, плотным, вонял чьим-то потом, кислым потом, словно после болезни, эта вонь дала ему понять, что кто-то раньше уже носил это на голове. Неважно. Важно, что он сделает. Может, попытается убежать, они – начнут стрелять и, например, попадут ему в жопу, в ногу, он притворится мертвым, они его оставят. А может, вообще сбежит, может, они побоятся стрелять.