Энди Дэвидсон - Дочь лодочника [litres]

Ото льда в пенопластовом ящике отвалился кусок.

Миранда прикрыла ребенка и поставила термобокс себе под ноги. Взяла из ящика складной нож Хирама. Разрезала пленку и подняла крышку – та открылась со скрипом.

«Нет».

«НЕТ».

В прозрачном полиэтиленовом пакете с изображением синего белого медведя, завязанном сверху зажимом-закруткой, лежала голова Кука. Глаза его закатились, борода вся в кровавых пятнах. На дне пакета собрался дюйм-два крови, которая переливалась, сверкая в его складках.

Миранда ухватилась за планширь, уставившись на свои кроссовки, на манжеты джинсов, закатанные до щиколоток. Каждая деталь ее кожи – вены, несущие кровь к пальцам ног; родинка над лодыжкой и комар, усевшийся рядом с ней, чтобы испить живительной силы; костяшки пальцев, покрывшиеся струпьями там, где она несколько часов назад ударила по полу магазина, – все вступало в резкий контраст с белым пенопластом, в котором качалась в воде смерть, будто неимоверно крупная пробка от бутылки.

Где-то рядом на дереве ухнула сова.

Миранда заставила себя взглянуть на голову Кука.

И увидела что-то – плотный сверток полиэтилена, обмотанного резиной. Он не давал сомкнуться его губам.

Она закрыла крышку и долго сидела не двигаясь, пока влажное утро медленно заползало ей под рубашку. Глядя на крышку все с той же надписью – «ПАСТОРУ».

В какой-то момент – она не знала точно ни когда, ни спустя сколько – птичье пение перекрыл гул мотора. Звук был не самый желанный, но Миранда на удивление ему обрадовалась – лишь бы переключить внимание с ящика на что угодно другое.

Где-то за деревьями проплыла лодка.

Девочка зашевелилась. Покрывало упало, когда она перекатилась на бок, свернулась калачиком и, открыв рот, простонала. По ее животу прокатился спазм, и Миранда поняла, что происходит, ровно в тот момент, когда оно произошло. Девочку вырвало на днище. Желчью и каким-то бесцветным комком то ли овсянки, то ли детского питания. Мелкими комками, с дурным запахом. Ее глаза были широко открыты, ее трясло. Рвота прилипла к ее щеке полумесяцем.

Миранда перемахнула через среднюю банку, чтобы оказаться рядом с девочкой. Протянула руку, чтобы вытереть ей щеку, но девочка вздрогнула и сжалась всем своим тельцем.

– Все хорошо, – заверила Миранда и снова потянулась к ней.

Коснулась мягкой щечки.

Позднее она видела в этом только внезапный прогресс – как когда рыба разбивает стеклянную поверхность воды в позднем вечернем пурпуре: явление чего-то резкого, красивого, крупного и всеохватывающего. Оно возникло между ними, когда пальцы Миранды коснулись девичьей кожи, и ее глаза обратились к ней, встретились с ее взглядом, разделив осознание – чего именно, Миранда не знала. В один миг само время обрушилось, и все последующие ее дни, полные печали и скорби, – разбились. В этом видении наяву она смотрела на саму себя, неопределенного возраста, в привычной одежде – джинсах, кроссовках и старой рубашке Хирама. Она засыпала под раскидистыми ветвями дуба, чья кора была опалена молнией. Лук с колчаном лежали рядом, стрел не было. И вместе с тем – скрытый поток тепла, доброты, сильное, ровное биение сердца. Знакомое.

Миранда резко втянула воздух ртом и отстранилась.

Девочка еще мгновение смотрела в одну точку, затем погрузилась в наркотическую пустоту. Глаза закатились, ее продолжало трясти.

Миранда ощущала слабость, старый змеиный укус на руке зудел, нервы были напряжены.

По ее щеке скатилась слеза. Она ее смахнула, накрыла ребенка и завела мотор. Вывела лодку из зарослей и вернулась на реку.

Позднее Миранда достала из ящика для снастей старый протеиновый батончик и, не отрывая руки от руля, протянула через лодку. Девочка всю последнюю милю вдоль реки не сводила глаз с синего утреннего неба, они были открыты, но пусты, словно подернуты пеленой. Через мгновение Миранда содрала обертку и съела батончик сама. Ветер стянул серапе с груди девочки. Та, хоть и казалась совсем крошечной в детской пижаме, не была лишена первых признаков взросления.

Они обогнули последний поворот перед Воскресным домом, и над водой выросла высокая осыпающаяся стена. Затем стена исчезла за деревьями. Впереди Миранда увидела бухту.

Не отдавая себе отчета в том, что собирается сделать, она заглушила мотор, и лодка поплыла по течению сама. Миранда вслушивалась в ночную тишину утра, в редкие птичьи крики, смотрела, как туман над водой испаряется на поднимающемся из-за деревьев солнце. Взглянула на девочку и вдруг прониклась ужасом, охватившим ее сердце. В это утро она лишилась контроля надо всем, над будущим, которое больше ей не принадлежало. Она почувствовала, что течение уносит лодку в сторону. Берег впереди заливался золотистым светом.

В речной траве, прямо перед бухтой стоял и наблюдал за кружением «Алюмакрафта» белый журавль – с черной кромкой на крыльях. Миранда встретилась с ним глазами, зная, что это та же птица, которую она видела накануне ночью в Гнезде. Сейчас журавль снова стоял на пороге – бухты, что вела к Воскресному дому. «Одним местам мы принадлежим, – будто бы говорила птица. – А другим нет».

Места, которые, вероятно, еще предстояло открыть.

Она подумала о Чарли Риддле, Билли Коттоне, людях, завладевших этим ребенком, грязным, одурманенным, не намного младше, чем была сама Миранда, когда стала работать на них. Она помнила, как пастор и Джон Эйвери излагали свой замысел у нее в гостиной, рассказывали о деньгах, что она заработает. Все есть часть промысла Божьего во благо его царствия, сказал тогда Коттон, на что она ему ответила, что ей не нужны ни боги, ни царствия. И самому старику, судя по его хитрой улыбке, тоже. Но наличные, сказала четырнадцатилетняя она, ей бы пригодились. Чтобы сохранить крышу над головой, чтобы электричество не отключилось и холодильники охлаждали наживку. Чтобы снабжать ведьму табаком, а тайный ребенок рос здоровым. Снаружи, на жаре, стоял и ждал у машины одноглазый и раздобревший Чарли Риддл. Он жевал зубочистку, отмахиваясь от мух. Миранда, стоя у окна, чуть подвинула материнскую самодельную занавеску.

– Только держите его от меня подальше, – сказала она.

Обещание пастора:

– Он тебя больше не побеспокоит.

И если все эти годы чему-то и научили Миранду, то вот чему: Воскресному дому не требовалась невинность. Здесь ранняя женственность осквернялась, как прозрачная вода, в которую выпотрошили рыбу. И в этом ребенке что-то было, некая правда – может, красивая, может, ужасная, – ее Миранде только предстояло постичь. Если она была нужна старому пастору, то ничего хорошего это не сулило.

Журавль проследил за тем, как «Алюмакрафт» пронесло мимо бухты, где за кипарисами, невидимые ей и не видящие ее, дожидались карлик и констебль.