Маргарита Малинина - Исчезнуть из преисподней

— Ты же не говорила следователю обо всех этих странностях с квартирой, да? — с надеждой, настолько ярко выраженной, словно он Богу молился, а не задавал мне стандартные вопросы, произнес Леша.

— Ну, — повторила я. Затем, смягчившись, пояснила: — Он и так считает, что я это все выдумала. Еще не хватало говорить, что у меня картины на стенах меняются.

— Ясно. И не следует. Короче, ты только не обижайся, я думал, ты уже поняла, но раз ты паникуешь… Картину я повесил. И поменял потом на другую.

Я не сразу заметила, но у него с собой черный непрозрачный пакет. Оттуда он достал первоначальное изображение — распустившийся бутон розы.

Я не поленилась, поднялась с кровати и взяла картину. Да, это она. Повернула другой стороной — петля действительно кривится на одну сторону. Потому, как и говорил Юлиан, «кривоватость» нивелировалась, и она висела ровно. И потому-то я вначале не заметила ее: картины просто не было, когда я делала обход, он повесил ее чуть позже, перед тем как уехать. А когда остался на ночь, поменял на другую. Хотя нет, масонские символы появились вроде бы позже. Ведь, когда он уходил в тот раз, пожаловавшись на картину, я заглянула в комнату и она еще была прежней! Видимо, мне показалось, я ведь не приглядывалась.

— Но зачем?! Чтобы меня напугать?

— Не напугать. Светка тебе должна была написать что-то по поводу того, что ее этот знак преследует. Ну вот, чтобы он и тебя «преследовал», — фыркнул он иронично. Мне же это казалось несмешным, потому я даже не улыбнулась. — Она заказала у знакомого мастера две почти одинаковые работы. Ночью я их поменял. Ты просто не сразу заметила, что картина изменилась, вот и испугалась.

— Но ты же говорил… — Я покраснела от собственной глупости. — Ах, ну да, специально. Он кивнул. Конечно, потому-то он прекрасно себя чувствовал, когда второй раз здесь ночевал. Ему уже не надо было притворяться. — Погоди! А черновик!

— Какой черновик?

— Светкиной статьи! Это ты положил его в морозилку? Но когда? Ты был здесь?

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ну, когда я за мороженым ходила! Ты заходил в квартиру, так? И волосок еще приделал, как он висел? — Он смотрел на меня, как на полоумную, поэтому я гепардихой метнулась на кухню, где оставила черновик Светкиной статьи, и, прибежав обратно, сунула ему под нос. — Вот! Тут было стерто одно предложение. Это было написано ручкой «пиши-стирай». Стертое проявляется на холоде!

Он смотрел непонимающе.

— Вот! — я ткнула в нужную надпись.

— Вот это, про Щербинина? — Он провел рукой по листу бумаги. — Эта надпись появилась?

— Да!

— Ты не путаешь?

— Ты издеваешься?! — разоралась я. — Ты уже признался, что планомерно сводил меня с ума, по приказу Светки переставляя разные предметы. Признайся теперь и в этом. Ты изменил статью!

— Господи, послушай себя. — Он говорил так спокойно, что хотелось его ударить. Ведь становилось понятно, что не врет. Или врет, но так виртуозно, что хоть медаль ему вручай. И зачем? Зачем признаваться в одном обмане, но не признаваться в другом? Что происходит? — Как я мог войти, у меня же ключей нет. Ключи у тебя. Или ты в ящике оставила? Но я был в другом месте, я могу позвонить, и тебе подтвердят…

— Нет! Я и впрямь их ношу с собой теперь. Да и волосок этот…

— Какой волосок? О чем ты говоришь? — Казалось, еще немного, и он станет крутить пальцем у виска, не боясь меня обидеть. Хотя о чем это я? Боялся бы обидеть — изначально бы не ввязывался в эту авантюру. Пусть он утверждает, что отказался, но ведь играл сперва по ее сценарию! Даже картину подменил, ирод! Боялся бы обидеть — выбрал бы меня, а не ее…

Но мне это уже не надо.

— Не важно. То есть ты не убирал листы в морозилку, я правильно поняла?

— Д-да… Ты можешь подробнее объяснить? — Я объяснила. Так последовательно, спокойно и логично, как смогла. — Ты не думаешь, что ты случайно сунула бумагу в морозилку?

— Конечно, думала. Но раз ты признался в этом, — кивнула я на вторую картину. То есть первую. С цветком, короче.

— Нет-нет! Я же говорю, я в этом больше не участвую. Значит, есть кто-то еще с ключами. Или ты сунула сама. Вот тебе два варианта.

— Я хочу уехать, — простонала я, в измождении опускаясь прямо на журнальный столик перед креслом, в котором он сидел, и закрывая голову руками. — Это невыносимо. Я устала от загадок. Я на это не подписывалась!

— Я понимаю тебя… — тихим голосом смел этот гад посочувствовать.

— Нет, ты не понимаешь! — Да, чем спокойнее он, тем раздраженнее я. — Ты мне сказал, чтобы я ее тут ждала! Это все, на что я подписалась! И вот во что это вылилось!

— Извини. Давай вернемся вместе. Все равно туда еду.

— Я не могу. Капитан велел оставаться в городе.

— Город, пригород — какая разница? Ты же не за границу едешь.

— Большая, между городами семьдесят километров. Это немало.

— Слушай, если ты им понадобишься, тебя все равно найдут. Или вызовут повесткой. Ты не обязана тут куковать. Эта квартира доведет тебя до психушки.

Надо же, какой заботливый! А то, что именно он едва не довел меня до психушки, это нормально, да?

— Я сама уеду. На электричке.

— Ну как знаешь. — Он снова боялся на меня смотреть, и его блуждающий взгляд зацепился за верхний лист черновика. — Кстати, я помню этого Щербинина. Это политик, да? Он ей ад устроил за ее статью.

— Что? — удивилась я. — Она мне не рассказывала.

— Да, это было четыре месяца назад, на новогодних праздниках. Мы так и познакомились.

— Расскажи, — неожиданно попросила я. Что это изменит? Чтобы я знала, в каких обстоятельствах можно таких принцев встретить? Но тут уже стоит слово «принц» заключать в кавычки. Тем не менее мне почему-то очень хотелось знать.

— Какие-то придурки подкараулили ее во дворе, избили и сломали ноут. Я вовремя вмешался, тоже от друга поздно шел, друг как раз в этом дворе жил. А она топала из редакции, дорогу сокращала.

— С остановки…

Светка давно уже копит на машину, но все никак не купит. Журналистам небольших изданий платят мало. Однако работать в каникулы все равно приходится… «Такая ли уж это работа мечты?» — вдруг подумала я.

— Ну да, наверно, я так и не удосужился выяснить, где ее редакция расположена. Парни хлипкие были, увидев меня, разбежались. Я ВДВшник, в тельняшке был и куртке нараспашку. Мы с друганом служили вместе и встречаемся всегда. Ну вот. Но ей один козел успел вмазать по лицу.

— Господи, синяк под глазом! — вспомнила я.

— Да! Так ты в курсе?

— Нет! Она сказала, что упала! Тогда очень скользко было, снег сперва растаял, когда резко потеплело, а потом все замерзло. Я еще смеялась над ней, дескать, как это можно так упасть — на лицо, не на нос даже, а на скулу. Я тоже упала за пару дней до того, и у меня фингал был на бедре и рука ободрана. Но я ей почему-то поверила… Зачем она соврала?