Александр Матюхин - 25 трупов Страшной общаги [сборник litres]

– Птомочка, – сказал Иван Иванович. – Я же просил вас меня не клевать. Разве не вы давеча ковырялись клювом в собственных экскрементах?

Птома театрально закатил глаза и, припадая на левую ногу, проковылял к табуретке. Он неловко вспорхнул на нее, грузно приземлился, перелетел на стол и воззрился на тарелку с Галиной Петровной.

– Птомочка, – продолжил Иван Иванович. – Я понимаю, что вы полифаг, но напоминаю, что я не одобряю употребление вами мясной пищи. Это удел хищных птиц, а мы оба понимаем, что вы к ним не относитесь, Птомочка.

Голубь разочарованно и в то же время презрительно распушил перья, отряхнулся и уставился в окно.

Иван Иванович глубоко вздохнул, повязал на шею салфетку и плавно присел за стол. Он закрыл глаза, черты лица его смягчились, и даже морщины как будто разгладились.

Птома, пользуясь тем, что для хозяина все прочее перестало существовать, посмотрел на него с еще большим презрением.

Иван Иванович воткнул серебряную вилку в кусок сочной плоти и поднес ее ко рту.

Дребезжащий и кашляющий дверной звонок разрушил благословенную идиллию. Иван Иванович вздрогнул. Кусок мяса сорвался с вилки и плюхнулся в тарелку, обдав брызгами Ивана Ивановича, белоснежную скатерть и Птому. Глаза голубя вспыхнули вожделением.

Иван Иванович не любил гостей. Они привносили в его жизнь хаос и тревогу, а еще – могли заглянуть в холодильник. Он предпочел бы ходить в гости сам, но его давно никто никуда не звал. Снова демонстративно шаркая, он направился ко входной двери. Привычно заглянул в глазок, привычно вспомнил, что в коридоре уже третий месяц как выкручена лампочка, и распахнул дверь, запоздало осознав, что цепочка на ней не накинута.

На пороге стоял молодой человек. Впрочем, для Ивана Ивановича давно уже молодыми были все младше пятидесяти. Этому молодому человеку было около тридцати. Он возвышался над хозяином квартиры на целую голову и напоминал вертикальную секцию платяного шкафа. Длинные русые волосы были стянуты на макушке в пучок. «Гей», – подумал Иван Иванович.

– Леонид, – кивнул молодой человек и улыбнулся.

– Очень рад, – скривился Иван Иванович. – Чему обязан?

– Я ваш сосед, – басом сказал молодой человек. – Из третьей квартиры. Вчера переехал.

– Да слышал уже, – язвительно отозвался Иван Иванович.

«Зачем переезжать в дом, который не сегодня-завтра снесут. Подозрительный тип», – подумал он, но промолчал.

Подозрительный тип небрежно отодвинул его плечом, шагнул по коридору и заглянул в кухню.

– Прошу прощения, – сказал он. – Я раньше жил в новом доме, а там звукоизоляция – мощняк. Не подумал, что здесь тонкие стены. Я историк, реконструктор – матчасть подтягивать надо, книг много, а полок мало. Вы бывали в мебельных магазинах? Цены на стеллажи видели? Вот и приходится мастерить самому.

Его взгляд остановился на левой руке Ивана Ивановича. Только сейчас тот понял, что в ней зажата вилка. Серебряная вилка из матушкиного набора.

– Ужинаете? – осведомился Леонид и торопливо облизнулся.

– Д-да, немного, – смутился Иван Иванович, пряча вилку за спину.

Молодой человек переступил с ноги на ногу, внимательно глядя в глаза Ивану Ивановичу. Тот ответил ему тем же. Молодой человек снова переступил с ноги на ногу. Так они переминались еще минуты две, словно разучивая танец сиртаки.

В какой-то момент Ивану Ивановичу пригрезилось, что он большой белый кролик, который двигается, повторяя движения нависшей над ним огромной змеи. Он тряхнул головой – видение исчезло, а молодой человек из третьей квартиры продолжал очень внимательно смотреть ему в глаза. Кокетливый пучок русых волос двигался словно сам по себе. Только сейчас Иван Иванович разглядел на лице гостя толстый слой пудры и тонального крема. «Гей», – снова подумалось ему.

– Простите, у меня Гали… – начал Иван Иванович и тут же поправился: – Гуляш стынет. – И, слегка напирая на соседа, попытался сдвинуть его обратно в сторону входной двери. Тот, улыбаясь, тоже слегка, но все же поддавался.

– Любите мясо? – продолжал он.

Кончик его языка мелькнул между губами, как змеиное жало.

– Д-да… – Иван Иванович понимал, что ему – как ученому и интеллигентному человеку, во всякому случае вкусившему немало интеллигенции, – не к лицу столь примитивные и субъективные ассоциации.

– Я тоже. Не могу без него. Мужчина должен есть мясо. Вкусно пахнет, – Леонид кивнул в сторону запаха из тарелки: – Я вас, наверное, отрываю?

– Д-да… Я же вам сказал, у меня…

– …Время ужина, не так ли? Признаться, я тоже проголодался.

– Д-да… – неуверенно пролепетал Иван Иванович.

Леонид неуловимым мягким движением на короткий миг ухватил его за мочку уха. Кончик языка снова мелькнул, губы дрогнули и обнажили белые, завидно крепкие зубы.

– Нет-нет-нет! – торопливо сказал Иван Иванович и резко, боясь передумать, захлопнул дверь.

После этого он еще несколько минут постоял в прихожей, прислушиваясь к шагам за дверью. Сначала там царила тишина, будто кто-то тоже замер, прислушиваясь к движению в квартире. Затем там затопали преувеличенно громко, возвещая – я ушел-ушел-ушел! Потом в дверь поскреблись, тихо-тихо, в районе замка, словно пытаясь вскрыть его длинным ногтем или булавкой. Или заколкой – той, что торчала в пучке волос у Леонида.

Но это был хороший замок. За то время, что Иван Иванович прожил в разваливающемся особнячке, дверь пережила три попытки взлома, однажды ее пытались снять с петель – так что заколкой этот замок можно было разве что пощекотать. Тот, кто стоял за дверью, это понял, и скрежет прекратился. А еще через мгновение раздались мягкие удаляющиеся шаги. Иван Иванович постоял немного, фиксируя тишину в подъезде, накинул на дверь цепочку, задвинул старую, проржавевшую, но надежную щеколду, оставшуюся еще от прошлых хозяев, и вернулся к трапезе.

В трапезе тем временем с удовольствием копошился чумазый Птома и счастливо ворковал.

Иван Иванович ткнул его в гузку вилкой.

– Птома, подвиньтесь, – попросил он. – И выньте себя из моей тарелки.

Голубь довольно уркнул, сыто рыгнул и, переваливаясь на кривых ногах, отошел подальше.

Галина Петровна безнадежно остыла. Это было заметно даже со стороны. Иван Иванович снова издал глубокий вздох, но то был вздох уже иной природы – тяжкий, скорбный, полный затаенной обиды. Серебряной вилкой Иван Иванович подцепил кусок голени и безучастно отправил его в рот. И тут же выронил ее из руки. Птома шумно взлетел – летал он тоже прихрамывая. Он присел на гардину и стал с интересом наблюдать за Иваном Ивановичем.

Тот повел себя необычно. Он выпучил глаза, раскрыл рот, захрипел и ухватил себя за горло обеими руками, потом накрыл ими раззявленный рот, глубоко вдавив узловатые пальцы в морщинистые щеки, а ногтями впившись в скулы.