Александр Матюхин - 25 трупов Страшной общаги [сборник litres]

Судя по тому, как вязли ноги в жидкой жиже, как они скользили по жирной глине и как разбухли деревянные, еще дореволюционные, накренившиеся кресты, дождь шел с утра. Может быть, даже не этого дня. Может быть, даже не этой недели.

Иван Иванович не знал, светит ли в принципе на кладбище солнце, – ведь он приходил туда только под покровом ночи. Разве что сегодня, не утерпев, рванул еще до заката.

– Мессир! – позвал его Поля.

Ипполит Веткин, студент и помощник Ивана Ивановича, как раз на днях прочитал «Мастера и Маргариту» и теперь воображал себя Азазелло. Иван Иванович скривился. Он не приветствовал ролевые игры с того момента, как Поля ознакомился с «Дон Кихотом». Спасибо хоть, что тот не именовал его Маргаритой.

– Мессир, – повторил Поля, выглядывая из могилы: – Пациент готов.

Для покойницы трехдневной давности Галина Петровна выглядела преотлично. Хотя она и при жизни не отличалась свежестью лица – можно сказать, что лежала она в гробу, как живая.

– Давай, Поля, – махнул рукой Иван Иванович. – Печень-то, помнишь, где находится?

– Обижаете, мессир, – он залихватски пригладил реденькие едва проклюнувшиеся усики. – Я ж по ней Завадскому зачет сдавал. И сдал, – спешно уточнил он.

Поля пыхтел в могиле минут пять. Затем над краем ямы показалась вихрастая голова и растерянно сверкнули круглые стекла очков. Мгновение – и голова снова нырнула в могилу.

– Что там, Поля? – позвал Иван Иванович еще минут через пять, когда сопение из недр земли превратилось в озадаченное подвывание.

– Да ничего там, – мрачно отозвался Поля.

– В смысле – ничего? – не понял Иван Иванович.

– Да печенки нет. Я уж и в животе посмотрел. Может, они все органы в одно место запихнули. Так бывает же, помните? Но и там тоже нет.

– Погоди-ка, – Иван Иванович, увязая одной рукой в жирной глине, а второй вцепившись в протянутую Полину ладонь, спустился вниз. – Как это нет? А куда подевалась-то?

Поля лишь пожал плечами.

Печень действительно оказалась изъятой – полностью, профессионально, без остатка.

– Но зачем? – озадаченно пожал плечами Иван Иванович.

– На консервы, – хихикнул Поля.

– Как же это?

– Ну, есть гусиная печень, утиная, – пояснил студент. – Почему бы и человеческую не использовать?

Иван Иванович хотел было пояснить, что на его вкус человеческая печень едковата и чрезмерно жирна, но осекся и лишь бросил:

– Это вряд ли.

Иван Иванович растерянно почесал затылок. Такого поворота он не ожидал.

В момент, когда он изымал голень Галины Петровны, хозяйка оной была полностью укомплектована. В том числе и печенью.

Он вгляделся в лицо покойницы. В нем его что-то беспокоило, но он не мог понять, что именно. Ему казалось, что черты несколько изменились, поплыли, перекосились. Словно внутри них было что-то не так – не как обычно.

Точнее – словно чего-то не было.

– Полечка, – неожиданно нежно, как это всегда бывало, когда им овладевала какая-то мысль, позвал Иван Иванович: – Полечка, дайте мне лопатку.

– Левую или правую? – уточнил Поля.

– Саперную, – ответил Иван Иванович.

В этом было что-то варварское – вставлять покойнице в рот лопатку и, применяя принцип рычага, пытаться разжать зубы.

Варварство проявилось во всей красе, когда нижняя челюсть хрустнула.

– Ну вот, – огорчился Поля: в душе он был эстетом.

Иван Иванович внимательно вглядывался в рот покойнице.

Тот зиял черным гниющим провалом.

Часть зубов отсутствовала, словно кто-то еще до Ивана Ивановича пытался проникнуть сквозь сведенные смертной судорогой челюсти.

Иван Иванович вздохнул и запустил в рот пальцы.

Там было холодно и влажно, словно он ковырялся во внутренностях огромного дождевого червя. Кое-где слизистая начала уже отставать от щек и болталась мягкой рвущейся бахромой, которая налипала на пальцы, как паутина.

Иван Иванович поморщился и продолжил исследования полости рта. На мгновение ему явилось воспоминание первого сексуального опыта, но он отогнал это малоприятное зрелище.

Тем более что он обнаружил проблему. Точнее, не обнаружил. Он не обнаружил во рту языка. Язык – не та часть тела, отсутствие которой не заметно в обычной жизни. А, по воспоминаниям Ивана Ивановича, Галина Петровна была той еще болтушкой. Так что язык у нее при жизни всенепременно имелся. И куда он успел деться, это Ивана Ивановича озадачило. Не уполз же изо рта в кладбищенскую землю, аки тот самый червь?

Иван Иванович попросил Полю сделать несколько фотографий, а сам наскреб все, что осталось от языка, некогда выбалтывавшего Ивану Ивановичу все университетские сплетни.

Дверь снесли с петель. Снесли варварски, не заботясь о защите частной собственности. Петли были вырваны с мясом. Ивану Ивановичу слышалось, как дыры в стене вопиют о совершенном над ними насилии. Он поначалу даже не осознал, что случилось. Красть у него было нечего. Разве что черновики докторской диссертации. Но вряд ли те, кому нужна докторская по токсикологии, работали бы таким грубым способом. Он осторожно перешагнул порог. Любимые тапки были сдвинуты. На них отпечатались рельефные следы грязных ботинок.

Ивану Ивановичу на мгновение стало дурно. Он оперся дрожащей рукой о дверной косяк, чтобы не упасть, перевел дух, досчитал до квадратного корня из ста сорока четырех и опрометью бросился на кухню.

Дверцу холодильника тоже сняли с петель – взломщик не отличался разнообразием в приемах. В морозилке было пусто, в холодильнике на дальней полке сиротливо приютилась банка солений с полустертой этикеткой: «Гру. ди н…брь …83 г.».

Мяса не было. Не было ни Вустера Г. Г./43/втвр/4.07.19/срдц/бфстргнв, ни Иванова М. У. / 67/дшн/2.06.19/пчн. Исчез и чугунок с бланкетом из Галины Петровны. Раковина опустела – там не было размороженного на завтра Кузьмина А. И. / 52 / нсчстнслчйнпрзвдств/22.02.19/лптк/рбй.

Иван Иванович тяжело, со свистом, втянул сквозь зубы воздух. Сердце стучало с перебоями. В груди закололо. Осторожно, не делая резких движений, он поплелся в спальню и, увидев открывшуюся его взгляду картину, охнул и осел на пороге.

Птома лежал на постели. На той самой постели, с которой Иван Иванович гонял его свернутой в трубочку газетой. Шея у голубя была сломана, голова бессильно повисла набок, на клюве запеклась рубиновая капелька крови.

– Птомочка… – прорыдал Иван Иванович.

Рядом с голубем лежала записка: «Оставь Гальку в покое, старый козел, иначе сам ляжешь в свой холодильник», – но она уже не произвела на него никакого впечатления.

Птома нашел свое последнее упокоение в морозилке, там, где еще недавно лежали упакованные части тел. Иван Иванович пробормотал на латыни эпитафию, которая начиналась со слов «Ptoma, Columba livia, Aves, Chordata, Animalia…», и утер скупую мужскую слезу.