Александр Матюхин - 25 трупов Страшной общаги [сборник litres]

Вот что делал Завадский на парфюмерной фабрике! Вот почему от него пахло никотином. Вот почему он так шарахнулся от Ивана Ивановича и поспешно скрылся, пряча лицо. В общем-то за репутацию можно и убить.

Выпроводив Полю, Иван Иванович задумался. Два подозреваемых. Возможно, даже в сговоре. У каждого свой мотив. У каждого свои возможности. И один труп. И один источник никотина.

И сцена, на которой разыгрывается историческая постановка. Кому из этих двоих понадобилось разыграть драму прошлого в современных декорациях, когда техника и наука, в том числе токсикология, дошли до такого уровня, что заморачиваться с дотошным воспроизведением каждой детали было бы нерационально? Отравил и отравил. Но нет, здесь крылся какой-то подвох. Однако для сцены больше подходил Миша, он был копией графа де Бокарме, творческого разгильдяя, погрязшего в долгах и выпивке. А вот Завадский казался уже лишним – сбоем в четком алгоритме. Но вот беда – Миша был помят, как фантик из-под конфеты, и дурно выбрит, так что если его лицо и было исцарапано неделю назад, то ссадины затерялись в следах жизни, полной излишеств. А вот в дебрях бороды Завадского можно было спрятать и парочку младенцев, не то что следы от ногтей.

И еще топор не давал Ивану Ивановичу покоя. И это в высшей степени странное происшествие на лестничной клетке.

Иван Иванович снова вспомнил свое видение, явившееся ему вчера, как только он притронулся к сочному куску плоти.

Он принес из кладовки препарат с Галиной Петровной. Но, прежде чем капнуть его из пипетки хотя бы на кусок хлеба, Иван Иванович как следует подготовился к тому, чтобы заново пережить этот опыт. Он поставил тазик рядом с креслом, положил на колени полотенце, повернул к себе фото деда.

Капнул.

Лизнул.

Собрался, готовый прогнать страх, панику, боль, животный ужас, который уже зарождался из солнечного сплетения, разрастался во все тело до кончиков пальцев.

Слюна во рту стала горькой, едкой, он хотел сглотнуть, но не смог. Она обожгла рот, и он сплюнул на полотенце.

И тут он увидел. Он изо всех сил пытался сфокусироваться на фигуре, что склонилась над ним – вернее, над Галиной Петровной, которая сейчас в нем воплотилась. Фигура была плотной, широкоугольной, похожей на гроб. Или на вертикальную секцию платяного шкафа.

Иван Иванович закашлялся. Слюна смыла препарат, видение задрожало и стало исчезать. Иван Иванович из последних сил пытался удержать его. Он вглядывался в мутную фигуру до боли в глазах, до ломоты в голове, ловя черты, которые скрывались за зыбким маревом. Он протянул руку, желая схватить фигуру, и увидел, что рука его теперь женская – пухлая, с наманикюренными ногтями и безвкусным золотым кольцом на среднем пальце. Рука ухватила фигуру за рукав и потянула на себя, дрожа в агонии. Иван Иванович готов был услышать треск разрывающейся ткани…

– Добрый вечер! – раздался голос от окна.

Иван Иванович подавился, слюна попала не в то горло, и он закашлялся. Он резко подался вперед, сжимая зубы, но не смог удержаться. Волна желчи прокатилась по пищеводу, и его вырвало прямо на полотенце.

– Отравились? – участливо спросил Леонид, сидя на корточках и заглядывая в окно. Пудра и тональник на его щеках игриво мерцали на свету. – Это плохо. Не стоит всякую гадость жрать.

Иван Иванович в ответ снова закашлялся, стыдливо сворачивая полотенце.

– А я вам стучал, – сказал Леонид. – Вы не отвечали. Я подумал, что-то случилось.

Иван Иванович вздохнул, махнул рукой и вышел из комнаты, оставив Леонида так и сидеть на корточках за окном. Хорошо, что прошлые хозяева поставили крепкую решетку, подумал он.

На кухне он долго полоскал рот и копался в своих мыслях, как во внутренностях вскрытого трупа.

Топор. Удар по голове – трижды. Обухом. Топор старинный . Никотин. Экстракт. В рот.

Идеальная реконструкция. Реконструкция… Проживание чужих жизней. Скрупулезное, дотошное, восстановление до мельчайших деталей, где шаг в сторону противопоказан, где любое отклонение от оригинала – это ошибка.

В комнате раздались грохот и треск. Иван Иванович сжал в руках стакан и сел за стол. В дверях кухни показался Леонид, осыпанный кирпичной крошкой, вымазанный в побелке. Тональник и пудра ссыпались, явив крупные багровые ссадины. В складках куртки застряли осколки стекла. Под курткой кто-то шевелился.

– У вас решетка такая же хлипкая, как и дверь. Право слово, в наше-то время надо внимательнее следить за собственной безопасностью.

Иван Иванович молчал.

– Вы понимаете, – Леонид пододвинул табуретку и сел на нее. – Хорошая историческая реконструкция – не просто шмотки, побрякушки, оружие, всякий хлам. Это, прежде всего, влезание в голову к тем, кто жил когда-то. Я понимаю, изменение ментальности, деформация социокультурного контекста – этого не избежать. Но первичные человеческие реакции, логика поступков – они не меняются веками. Мне интересно знать, как вели себя люди, а не во что они одевались, что ели и во что срали. Всю эту культуру повседневности можно прочесть в книжках. А человеческие мысли – они все еще тут, в головах. Извлечь их чуть сложнее, чем вскрыть черепную коробку.

– Вы уже проделывали это?

– Конечно, – уточнил Леонид. – Я еще и мозг ел. Я реконструировал Тита Андроника. Не исторического, а Шекспира. Там самое сложное было – тесто замесить для пирога с пацанами. В общем, не очень кулебяка вышла. Я от расстройства и мозг попробовал. Не знаю, как вам, а мне никак – те же сопли, только тверже.

– Вы еще и сопли ели…

– Кто из нас в детстве не ел сопли, – усмехнулся Леонид. – У вас же с этого началась карьера, не так ли?

Иван Иванович захрипел и обхватил голову руками. В долю секунды перед ним, как в предсмертном сне, пронеслось воспоминание детства.

Солнечный июльский день. Маленький Ваня прыгает с разбегу через овраг. Туда-обратно. Туда-обратно. Ему семь. Он только что закончил первый класс, и родители отвезли его к бабке на лето. Бабка сроду не покидала деревни и потому достает Ваню вопросами, как оно там, в городе. Правда ли, что в «тиятрах» голые бабы по сцене скачут и мужики в колготках бегают. Ваня понимает, что бабка говорит про балет. Он был раз на балете. Но запомнил только буфет с вкусным лимонадом и лысого мужика перед собой в зале, чья блестящая голова перекрывала ему все представление. Поэтому на вопросы бабки он кивает и говорит – да, голые, да, в колготках.

Бабка с воодушевлением ахает.

Воспользовавшись паузой в расспросах, он сбегает на улицу и прыгает через овраг – туда-обратно, туда-обратно. Весь его бесхитростный мир сужается до этого «туда-обратно». Словно он бесстрашный рыцарь, а овраг – чудовище с огромной пастью, которая с каждым прыжком все уменьшается. Еще прыжок, и он победит чудовище…