Дмитрий Костюкевич - Темная волна. Лучшее

Сую лимонку в карман. Земля приближается, а с ней — ряха Бойни.

23.39

Молю, чтобы аттракцион застрял, но ползу вниз. У меня две возможности дожить до Яниса и Файрузы. Швырнуть лимонку или прыгнуть. Я выбираю второй вариант. Сигаю в противоположную от Бойни сторону. Вывих будет равноценен смерти. Но приземление относительно мягкое, я припадаю на одно колено и тут же взвиваюсь, лечу по влажному газону. Охотник палит сквозь едущие кабины, загорается обшивка кресел. Я использую дымовую завесу, чтобы выбраться на тропинку.

— Да вон же он, дурак ты!

Жена Бойни корректирует огонь.

— Где?

Туша с ранцем топчется в дыму.

— Возле комнаты ужасов!

Я вваливаюсь в пещеру, чьё ребристое нутро затянуто искусственной паутиной.

Скелет дребезжит костями, атакует, как чёртик из табакерки. Я луплю по оскаленной роже, и череп рикошетит в темноту.

Болотная тварь, вся обросшая тиной, является из-за поворота. Рычит надсадно, но я охлаждаю пыл:

— Тронешь — яйца оторву.

Актёр суетливо извиняется.

Кажется, я вжился в роль.

Миную старуху с косой и графа-вампира, дыбы и виселицы.

23.44.

Вздумай жирдяй использовать огнемёт в пещере, мы все сгорим.

Телефон пищит, и я, не теряя времени, бегу обратно. Прямо в лапы Бойни. Выныриваю из пещеры.

Он караулит на входе, но он не весел.

— Белая четверть, — на всякий пожарный кричу я.

Мина кислее местного пива. Сердитая жена отчитывает Бойню, раструб огнемёта уткнулся в асфальт.

Я не вникаю в семейные разборки. У меня пятнадцать минут, чтобы смыться. Пятнадцать минут никто не посмеет меня угрохать.

За воротами воняет жареным. Псих-жирдяй, похоже, прошёлся струёй по «Волге». В обугленной кабине спёкшиеся девчонки. Светящиеся ушки на обгоревшей, лишившейся половины волос, голове. Павлик-дурацкая кепка отворил в немом крике рот.

Туристы фотографируются на фоне.

Пересекаю проспект, орудую локтями. Переулок предлагает окунуться в угольную ночь без фонарей, без алчных зевак, и я принимаю приглашение.

Пахнет жимолостью, в мыслях — горелые трупы. Граната оттягивает шорты. Проход окаймляет штакетник. Там, в домах законопослушные граждане вкушают различные вечерние шоу. «Бензиновый рай», или «Циркулярных деток», или «Шуточную хирургию».

На ходу загружаю карту. Белая четверть завершилась, но до зелёной точки рукой подать. Временное укрытие, рассчитанное на полчаса. Как в детстве: я в домике! Чур, у меня броня!

До прошлого года убежища были безопасны, но Мастер ввёл новые правила. Да, охотники вынуждены курить в ожидании, но кто знает, чем начинены сами убежища?

Я отворяю калитку и изучаю тёмный дом, самый обычный на вид. Спутниковая антенна, мангал у порога, сауна. Дверь послушно подаётся.

— Эй! — окликаю, и нахожу выключатель. Лампы не реагируют. Я наощупь продираюсь во мраке. Взрывчатка? Капканы? Голодный белый медведь, как это было в Норильске?

Мелькают кадрами растерзанные тела.

Я толкаю дверь в конце коридора. В гостиной светлее, благодаря беззвучно работающему телевизору. На экране — нечто кулинарное и, хочется верить, безобидное. Плазма мерцает, я обвожу взором диван, столик, запинаюсь о кресло. В нём кто-то сидит?

— Эй, вы…

«Это просто куртка», — думаю я, осторожно приближаясь.

В телевизоре повар дегустирует блюдо участников, жуёт мясо.

— Хозяева!

Силуэт в кресле шевелится и вдруг начинает хихикать. Пищат половицы. Я поворачиваюсь резко, и успеваю отразить удар. Худая, как скелет из пещеры ужасов, взлохмаченная старуха, повторно замахивается тесаком. Я уклоняюсь, лезвие разбивает стеклянный столик, звенят осколки.

Тощий доходяга вскакивает с кресла. Из одежды на нём только мешковатые штаны. В клешне допотопный штык. Судя по язвам, испещрившим впалую грудь и вздувшийся живот, он не живёт здесь, у него вообще нет дома. Организаторы поместили в зелёную зону бомжей, и я морщусь: это после настоящего медведя-то?

Я вновь уклоняюсь от старухи. Она ухмыляется, сбрендившая героиновая сука. В слюнявой пасти — вставная челюсть, железные заострённые зубы. Зубы её компаньона — на миг я вижу обоих ублюдков, напирающих, хихикающих — рихтованы напильником.

Каннибалы. Поклонники «Пятничной неговядины».

Я загораживаюсь креслом. Старуха верещит, лезвие вспарывает набивку. Опрокидываю кресло на этих наркоманов, не мешкая, подбираю осколок стекла.

Старуха возится, ищет выроненный тесак. Я хватаю её за патлы. Ощущение, будто взялся за пыльный веник. Смердит мочой. Я втыкаю стекло в дряблую шею, сбоку, вынимаю, и кровь веером орошает телевизор, капли стекают по экрану, на котором облизывается сытый повар.

Я пресекаю довольно вялые попытки доходяги прирезать меня. То ли парочка переоценила свои силы, то ли наркотик затормаживает разжиженные мозги. Подобранный тесак с чавканьем погружается в лицо каннибала, расщепляет нос, застревает в месиве. Так вот как пахнет это шоу.

У меня в запасе двенадцать минут. Я глотаю воду из-под крана, отдыхаю на диване. Любопытный дрон тихонько бьётся клювом в стеклопакет.

— Видишь, — говорю я ему, — на что я готов ради нашей любви?

В 00.40 гаснет зелёная точка, и мне мерещатся тени за палисадником. Но я отсчитываю ещё пять минут, и попадаю чётко в четверть. Под защитой правил, я выбегаю во двор. Никого нет — ой ли! — я бегу, и щебёнка уступает место гальке. Прибрежная полоса растянулась вдоль всего городка. Справа нагромождены бары, но слева — непроглядная темень. Ворчливо перекачиваются камни, шелестит прибой. Море — чёрный зверь с серебристыми подпалинами.

Я миную лодочный гараж и мусорные баки. К коже присасываются комары. Бежать сложно, я выдыхаюсь, перехожу на рысцу. Тешусь воспоминаниями. Лена у кромки моря, волны дружелюбно накатывают, и она смеётся и дразнится, и манит меня в воду.

— Доброй ночи.

Голос женский, я надеюсь, это припозднившаяся курортница, но из темноты выступает серебристое платье. Ветер всколачивает кудри охотницы. Нож сверкает в кулаке.

— Белая четверть, — давлюсь я криком.

— Закончится через полторы минуты. Давай подождём, малыш.

Мой взгляд мечется по пляжу. Брать из убежищ оружие запрещено, так что с тесаком пришлось попрощаться. Я сжимаю в кармане смертоносный фрукт.

— Автомеханикам так мало платят? — брезгливо спрашивает Файруза.

Парирую:

— А чем занимаешься ты?

— А я обслуживаю кобелей вроде тебя, — её взор острее клинка.

Я смотрю на часы.

Двадцать секунд. Пятнадцать.

Она не улыбается, не торжествует. Она взаправду ненавидит меня. Даже больше, чем жаждет наживы.

Шесть секунд…

Я понимаю, что опоздал, что гранате требуется время, чтобы взорваться, и тянуть чеку уже не вариант. Пячусь к воде.