Андрей Дашков - Малютка Эдгар

Между тем человек в красном — по всей видимости, неистощимый выдумщик, жадный до всего «интересного» (а чем еще заняться, когда сидишь посреди пустыни и впереди у тебя бесконечная ночь?), — уже тасовал невесть откуда взявшуюся колоду. Сунул ее Малютке под нос и сказал:

— Сдвинь.

Эдди, которому приходилось иногда наблюдать за тем, как папа играет в преферанс со своими приятелями, был в курсе ритуала. Он ткнул пальцем примерно в середину колоды, после чего Красный Костюм вытащил верхнюю карту из нижней части и показал ее Малютке. Тот был неплохо знаком с папиными колодами. Даже с той, которой «френды» играли в отсутствие мамы. Однажды Эдди подглядел, куда папа ее прячет, и добрался таки до нее при первом удобном случае. «Тайная» колода его разочаровала. Он ожидал чего-то большего, чем голые женщины.

Но теперь он видел нечто другое, хотя на картинке тоже присутствовали женщины. Или женщина — он не мог разобраться в таком простом вопросе. Во-первых, это была фотография. Лицо и тело состояло из двух половин, но соединенных не по горизонтали, а по вертикали, без четкой границы. Правая половина принадлежала очень худой и страшной, как мумия, старухе; левая — молодой красивой женщине с отсутствующим взглядом опушенного длинными ресницами глаза.

Это лицо, будто подвергшееся пластической операции в фотошопной лавочке, вызвало у Малютки внутреннее содрогание, потому что тотчас напомнило ему недавний фокус с его собственной головой, когда он не услышал шепота левым ухом. Невольное сравнение было настолько убедительным, что он даже потрогал свое лицо, проверяя, осталось ли оно более-менее симметричным. И осознал, что уже целую минуту или две не слышит дядиного «голоса».

То, что Красный Костюм его не обманул ( «Теперь старая сволочь сидит отдельно» ) было хорошей новостью. Плохая новость заключалась в следующем: без Эдгара Малютка снова почувствовал себя дождевым червяком среди чудовищ в человеческом облике, который на поверку оказывался не таким уж человеческим, — чтобы усомниться, хватило бы одной фотографии девушки-старухи, правая часть которой обнажала то, что скрывала левая. Или наоборот? Эдди запутался в собственных полумыслях-полустрахах. Среди них закралась одна, вроде бы простая: позвать на помощь дядю (команда «Голос!», разве не так?), но он еще слишком хорошо помнил «проклятого недоноска». А самое главное, на него смотрел Красный Костюм, ухмылка которого гипнотизировала, лишала воли и даже веры, что остатки этой воли еще можно обнаружить, если сильно постараться.

— Сделайте себе одолжение, — сказал человек в красном, обращаясь одновременно к Эдди и Эдгару. — Прикончите потаскух. Обеих. Того, кто сделает, вылечу от шизофрении. Окончательно.

Малютка не знал, что означает «шизофрения», зато знал слово «вылечить». Вроде бы хорошо, когда тебя лечат, но с самим процессом были связаны воспоминания о боли и всяких неприятных сопутствующих процедурах. Так что он не видел особого «приза» в том, чтобы быть удостоенным лечения. Кроме того, он не чувствовал себя больным. Слабым — да. Жалким — да. Испуганным — да. Но не больным.

Человек в красном преподнес еще один сюрприз. Не вставая, он разгреб ногой песок (песок, дядя, белый песок), под которым обнаружился квадратный люк наподобие того, что прикрывал лаз в погреб на родительской даче. Красный Костюм открыл люк, и Малютка увидел металлическую лестницу, уводящую в темную глубину.

— Вперед, — раздался короткий приказ.

Единственное, в чем Эдди был уверен, это что Красный Костюм не запрет его в погребе. Почему? Потому что это было бы неинтересно . Осознав, что для спуска понадобятся обе руки, Малютка поискал, куда бы пристроить пистолет. Не было даже мысли расстаться с ним — в отличие от изрезанной книги. Карманы куртки оказались слишком мелкими, карманы джинсов — тоже. В результате он сунул «Хеклер унд Кох» сзади за пояс, но предварительно все же поставил его на предохранитель. Похоже, на этот раз благоразумие исходило не от дяди.

Он заглянул в темноту открытого люка, откуда тянуло холодком подземелья. Было гораздо страшнее, чем в любой сказке, которую он когда-либо слышал или видел на экране. Очередная дыра на его пути. Может, оттого, что не первая, он нашел в себе силы и начал спускаться. Напоследок Красный Костюм сказал:

— Бесплатный совет. Помни, что теперь у Харда на тебя зуб.

Крышка люка опустилась. Малютку поглотил кромешный мрак. Лишь каким-то чудом он удержался от того, чтобы рвануться вверх, стучать и умолять.

Он знал, что ему не откроют.

Спускаясь, он вскоре утратил представление о времени и глубине. Принялся было считать ступени, но тут же бросил — чем это поможет? Становилось холодно, почти как в фиолетовом городе. После каждого прикосновения к металлу ступенек, он, казалось, оставлял на них кусочки кожи. Зато боль отвлекала и защищала от худшего — отчаяния и связанного с ним паралича.

И вот, когда уже казалось, что больше он не выдержит (не была ли, кстати, эта граница возможного тщательно выверена тем, кто послал его в темноту?), Малютка вдруг ощутил, что преодолевает тонкую завесу, пленку, хранившую влажное тепло в каком-то подземном парнике. Сначала он почему-то вспомнил о грибах — бесцветных или синюшного оттенка, но дядю Эдгара это навело на мысли о болезненно-бледной коже, а отсюда уже было рукой подать до зарытых без гробов мертвецах, восстающих из сырых могил в ночь отмщения… Защищаясь от возникавших «живых» картинок и испугавшись того, что может поведать ему осязание, Эдди даже не заметил, как спрятался где-то очень глубоко внутри себя, будто отделился от собственных рук, ног, лица. Поэтому он плохо помнил, как оказался среди чего-то мягкого и ароматного. Через несколько секунд стало ясно, что это куча одежды — судя по запаху, женской. Словно из включенного телевизора в уши ворвался звук льющейся воды, который заглушал игравшую где-то в отдалении музыку. А чей-то голос беззаботно подпевал совсем рядом.

Наступило время дяди Эдгара. Тот бросил затаившемуся Малютке: «Скажи спасибо Джокеру за доставку», — после чего выпрямился. Голова уперлась в какую-то преграду, но без труда приподняла ее. В глаза брызнул свет. Сквозь пар угадывалась душевая кабина, а сквозь прозрачный пластик — обнаженный женский силуэт. Сам же Эдди стоял в большом ящике с него высотой, который использовался как корзина для белья. Если не считать отличий в цветах и размерах, это напоминало ему ванную комнату в…

«Хватит», — оборвал его дядя, которому льющаяся вода, музыка и обилие (мрамора?) кафеля напомнило нечто совсем другое. Промелькнувшая порция очередных картинок заставила Эдди поежиться, несмотря на горячий пар. Чуть ли не впервые он пожалел дядю Эдгара: если тот когда-то был мальчиком и с ним делали такое , то ему можно простить некоторую резкость в обращении и застарелую ненависть ко всему роду человеческому.