Андрей Дашков - Малютка Эдгар

Но дяде некогда было себя жалеть. Он заставил Эдди, пребывавшего в состоянии куклы, вылезти из корзины. Кто-то из них двоих — кто именно, Малютка будет спрашивать себя до конца своих дней — снял пистолет с предохранителя и, как выразился человек в красном, «сделал себе одолжение».

Или обоим?

Зависит от того, что называлось словом «шизофрения».

Огибая диван, Анна увидела достаточно, чтобы узнать в лежащем мужчине Алекса. Это совсем не удивило ее, как будто после недавней встречи со своим трупом она приобрела иммунитет против здешних «развлечений». Но возможно, ей становилась доступна зловещая логика происходящего.

В следующую секунду она поняла, что перед ней не Алекс: у ее Алекса не было старого шрама на левом виске и татуировки на левом запястье. Приблизившись вплотную, она рассмотрела и шрам в виде полумесяца, и лиловый «ангх» на руке.

Обнаруженные явные отличия позволили ей отстраненно отнестись к тому, что мужчина был тяжело ранен и, возможно, мертв. Нет, не мертв, поняла она еще через секунду, и не испытала по этому поводу ни малейшей радости или надежды. Трупы были частью патологической головоломки, но хотя бы пассивной частью, а вот что делать с живыми двойниками, она не имела ни малейшего понятия. И боялась их в полном соответствии с простым циничным правилом «бояться надо живых».

«Значит, это и есть твой благоверный?» — осведомилась Фамке, о которой Анна на несколько мгновений посмела забыть.

«Очень похож, но не он. У Алекса…»

«И это тоже он, дурочка. Не обманывай себя, твоя глупость может нам дорого обойтись».

Похоже, старуха не издевалась и говорила серьезно. Анна замерла. «Тоже он?» . Это было похуже, чем иметь дело с близким человеком, повредившимся рассудком. Скажем, навестить в психушке брата или сестру и вдруг понять, что прежняя личность исчезла, а вместо нее появился кто-то абсолютно чужой. Но разве не то же самое случилось с ней?

В этот момент Алекс, версия вторая, открыл глаза. Словно в подтверждение старухиных слов, они были точно такого же оттенка, как у ее мужа. В конце концов, кем бы ни оказался этот человек, он вскоре мог разделить участь женщины, застреленной в душе. Ниже груди его белая рубашка была пропитана кровью. Судя по тому, как выглядел правый рукав, еще одна пуля раздробила кость выше локтя.

«Помоги мужу, тупая курица», — подтолкнула Фамке изнутри.

«Чем ему поможешь?»

«А ты попробуй. Пусть хоть что-нибудь скажет».

Чувствуя себя плохой актрисой, не знающей, как изобразить любовь и сострадание, Анна склонилась над раненым. Он смотрел на нее с подозрением, будто не понимал, почему она-то жива. И хотя ее появление давало ему призрачный шанс выжить, что-то не складывалось у него в голове.

— Эй, — сказала она, — ты как?

Мужчина с трудом поднял ту руку, которой еще мог двигать. Он будто пытался показать на что-то, но тут же рука бессильно упала.

Анна подняла голову и оглядела комнату, еще не осознав, что же она ищет. На виду не было телефона, и она потянулась за своим. Мелькнуло: прямо сейчас она проверит, насколько все плохо с ее чувством реальности.

«Что за дерьмо?» — вмешалась Фамке, ненавидевшая не быть в курсе даже по мелочам.

Анне по-прежнему не оставалось ничего другого, кроме как вести себя вежливо.

«Это всего лишь телефон».

«И кому ты собралась звонить?» — Тон, которым разговаривают с выжившими из ума родственниками.

«Кажется, еще недавно ты называла трубку фонариком».

«Ах ты сучка, в отличие от тебя я схватываю на лету. Хочешь проверить?»

Их не произносимые вслух диалоги, избавленные от тормозящего действия слов, становились все стремительнее. За долю секунды они успевали обменяться фразами, вмещавшими в себя гораздо больше, чем голый смысл. А может, это означало, что ее шизофрения разгонялась до гиперзвуковой скорости.

«Ему нужен врач».

«Ага. А еще, возможно, священник. Идиотка, этот телефон побывал в игровой комнате».

«И что это значит?»

«Это значит, что, если действительно хочешь куда-нибудь дозвониться, возьми телефон у своей мертвой близняшки».

«Мать твою, глазам своим не верю!.. Эй, Малютка, ты тоже ее видишь?»

Эдди уже усвоил хотя бы то, что на подобные вопросы отвечать не обязательно. На самом деле дядя редко в чем-либо сомневался. А сейчас он просто хотел вынудить Малютку снова сделать то, что тот сделал несколько минут назад. «Одолжение».

Но Эдгар немного опоздал. А может, события его опережали. Для Эдди они слились в неразличимое мелькание, будто многократно ускоренное кино или, точнее, смятая пивная жестянка, на которой уже не разобрать ни картинки, ни надписей. Но на самом-то деле прошло гораздо больше чем несколько минут. В пустотах порванного времени гнездилось нечто опасное, скользкое, укравшее Малютку у самого себя. Тем не менее он не мог оторваться от этих невидимых щелей, они манили неудержимо, как темнота между прутьями клетки, в которой затаилось неизвестное животное.

Постепенно ему удалось кое-что сопоставить, дополнить, угадать. Кажется, он бродил по чужой громадной квартире, обставленной странными предметами, единственным предназначением которых было выглядеть не похожими ни на что, скульптурами для игры в искаженную реальность. И, надо признать, реальность подчинялась — прогибалась, повторяя рельефы, вылепленные безумными дизайнерами.

Эдди тихо пробирался из комнаты в комнату, почти не дыша и развоплотившись до разреженности призрака. Побывал в нескольких темных помещениях, ни на кого не набрел, а потом услышал музыку. Тоже рваную, тоже больную, тоже укушенную бешеной собакой. Вопли отчаяния в непоправимом мире. Рок в обоих смыслах слова и во всей отталкивающей красоте. Морозом продрало Малютку вдоль позвоночника. Он не должен был всего этого чувствовать, однако чувствовал — как будто дядя Эдгар переселился в его спинной мозг целиком и даже захватил с собой свое восстановленное из праха дряхлое, израненное, ожесточенное сердце. И он двинулся на звук, как на запах еды, догадываясь, что рядом будет лежать и отрава, а скорее всего отрава будет вместо еды.

Прокрался длинным коридором и попал в комнату, озаренную танцующим в камине пламенем. Даже огонь подчинялся ритму общего безумия — дергался, плясал, ухмылялся, а на подтанцовке у него были тени. Живые, гораздо более живые, чем Малютке хотелось бы. Кажется, он еле сдержался, чтобы не начать стрелять по тем из них, что разевали пасти, точно дерьмоеды из фиолетового города, переселившиеся из подземелий в эти стены. Его остановило присутствие человека, который сидел на диване спиной к нему. Неподвижная фигура выглядела островком спокойствия и здравомыслия посреди кошмара, однако через минуту, когда Эдди обогнул диван, это перестало быть утешительным. Конечно, только мертвецу или умирающему было позволено соскочить со здешней карусели, отдаться спасительной центробежности, а сидящий на диване умирал. Кто-то выстрелил в него как минимум дважды.