Стефани Майер - Солнце полуночи [litres]

Вот теперь мне казалось, что я теряю контроль над собой, но не так, как раньше. Вся моя любовь, все стремления и надежды рассыпались в прах, передо мной протянулась тысяча веков горя, и я больше не желал притворяться . Если мне не суждено быть счастливым потому, что я чудовище, значит, дайте мне быть этим чудовищем.

Я вскочил, сорвался с места стремительно, как билось ее сердце, дважды обежал луг и все это время гадал, в состоянии ли она хотя бы увидеть, что я демонстрирую ей.

Остановился я точно на том же месте, где стоял раньше. Вот почему мне не нужен был обольстительный голос.

– Как будто ты могла бы убежать от меня. – И я рассмеялся при этой мысли, представив себе уморительную карикатуру. Мой смех отразился громким эхом от ближайших деревьев.

После такой погони поимка была неминуема.

До нижних веток древней ели рядом со мной было легко дотянуться. Я безо всякого труда отломил ветку от ствола. Дерево протестующе затрещало, во все стороны полетели ошметки коры и щепки. Я взвесил ветку на ладони. Примерно восемьсот шестьдесят три фунта. Маловато, чтобы выиграть схватку с тсугой у противоположного края луга, но хватит, чтобы нанести противнику урон.

Я запустил веткой в тсугу, целясь в сучок футах в тридцати над землей. Мой метательный снаряд попал точно в цель, толстый конец ветки разбился с оглушительным треском, осыпал дождем острых шуршащих щепок папоротники под деревом. Через центр сучка на несколько футов в обе стороны расползлась извилистая трещина. Тсуга содрогнулась, удар прошел по ней до корней и достиг земли. Неужели я ее убил? Подожду несколько месяцев – и узнаю. Если повезет, она оклемается; незачем портить совершенство этого луга.

И все это почти без усилий с моей стороны. Мне хватило крохотной частицы силы, имеющейся в моем распоряжении. Зато столько насилия. Столько ущерба.

В два прыжка я вернулся к Белле и остановился над ней на расстоянии вытянутой руки.

– Как будто ты стала бы отбиваться.

Горечь улетучилась из голоса. Моя дикая вспышка не стоила мне никаких затрат энергии, но будто выкачала из меня часть ярости.

Все это время Белла не шевелилась. И теперь осталась неподвижной, словно парализованной, глядя на меня застывшими глазами. Мы смотрели друг на друга в упор – как мне показалось, очень долго. Я все еще злился на себя, но этой злости уже недоставало огня. Она казалась совершенно бессмысленной. Я такой, какой я есть.

Она пошевелилась первой. Еле заметно. Ее руки безвольно лежали на коленях с тех пор, как я вырвался из ее пальцев, но теперь одна из них дрогнула, пальцы разжались. И слегка потянулись в мою сторону. Вероятно, движение было безотчетным, но я увидел в нем пугающее сходство с тем, как она умоляла во сне «вернись» и тянулась к чему-то . В то время мне хотелось, чтобы она видела во сне меня.

И это случилось ночью накануне Порт-Анджелеса, еще до того, как я узнал, что ей уже известно, кто я такой. Если бы я знал, о чем рассказал ей Джейкоб Блэк, я ни за что бы не поверил, что могу привидеться ей во сне – разве что в страшном. Но все это не имело для нее значения.

В ее глазах по-прежнему застыл ужас. Ничего удивительного. Но в них была и мольба. Неужели есть хоть какая-то вероятность, что она ждет, когда я вернусь к ней? И если ждет, должен ли я вернуться?

Ее боль, моя величайшая слабость – все точно так, как и показала мне Элис. Я не мог видеть ее перепуганной. Только теперь до меня дошло, насколько я заслужил этот страх, но вдобавок к этому тяжкому осознанию было невыносимо видеть ее горе. Оно лишило меня способности принять хоть сколько-нибудь взвешенное решение.

– Не бойся, – взмолился я шепотом. – Я обещаю… – нет, слишком будничное слово. – Я клянусь , что не причиню тебе вреда. Не бойся.

Я подходил к ней осторожно, не делая ни единого движения, которое она не успела бы заметить. Я садился постепенно, нарочито медленно, чтобы вернуться к тому, с чего мы начали. Нагнул голову, чтобы наши лица оказались на одном уровне.

Ее сердце постепенно успокаивалось. Веки привычно прикрыли глаза. Как будто моя близость успокоила ее.

– Пожалуйста, прости меня, – умолял я. – Я в состоянии владеть собой. Просто ты застала меня врасплох. Но я уже исправился.

Какое жалкое извинение. И все же оно вызвало у нее намек на улыбку. А я, как идиот, вернулся к своим детским попыткам рассмешить ее:

– Честное слово, сегодня жажда меня совсем не мучает.

Да еще и подмигнул ей. Как будто мне тринадцать, а не сто четыре.

Но она рассмеялась. Слегка задыхаясь, неуверенно, но все-таки засмеялась по-настоящему, с неподдельным весельем и облегчением. Ее глаза потеплели, плечи расслабились, пальцы разжались.

Казалось, это совершенно правильный поступок – мягко вложить в ее пальцы руку. Не следовало бы, но я так и сделал.

– Все хорошо?

Она посмотрела на наши соединенные руки, потом на миг встретилась со мной взглядом и наконец потупилась. И принялась обводить линии на моей ладони кончиком пальца, как делала, пока я не обезумел. Она снова взглянула мне в глаза, и улыбка медленно расцвела на ее лице до тех пор, пока на подбородке не появилась ямочка. В этой улыбке не было осуждения и сожалений.

Я улыбнулся в ответ, чувствуя себя так, словно только теперь оценил красоту этого места. Солнце, и цветы, и будто позолоченный воздух – они вдруг появились здесь для меня, жизнерадостные и милостивые. Я познал дар ее милосердия, и мое каменное сердце переполнила признательность.

Это облегчение и сочетание радости и вины вдруг напомнили мне день, когда я прибыл домой так много десятилетий назад.

В то время я тоже не был готов. И собирался ждать. Мне хотелось, чтобы мои глаза снова стали золотистыми, прежде чем Карлайл увидит меня. Но они сохраняли странный оранжевый оттенок – янтарный, тяготеющий скорее к алому. Я с трудом приспосабливался к прежнему рациону. Раньше было легче. Я боялся, что без помощи Карлайла не справлюсь. И вернусь к давним привычкам.

Это беспокоило меня, тем более что свидетельство тому отчетливо виднелось у меня в глазах. Хотел бы я знать, какой будет наихудшая встреча из возможных. Чего мне ожидать – что он просто прогонит меня? И ему будет трудно смотреть на меня и сознавать, как я его разочаровал? Потребует ли он раскаяния и наказания? Я был готов сделать все, что он велит. Растрогают ли его мои старания стать лучше, или он увидит в них только мою неудачу?

Найти их было несложно: они не уезжали далеко от тех мест, где я их оставил. Может, чтобы мне было легче вернуться?

Их дом был единственным в этих диких горах. Зимнее солнце бликовало на оконных стеклах, пока я приближался к дому снизу, поднимаясь в гору, так что я не мог сказать, есть внутри кто-нибудь или нет. Вместо того чтобы выбрать короткий путь через лес, я брел по открытому полю, укрытому снегом, где, даже глядя против слепящего солнца, меня было легко высмотреть. Я шел медленно. Бежать не хотел, чтобы не встревожить их.