Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Проконсул решил, что его снова упрекают собственные мысли. Да, он мог. Панония взбунтовалась. Конница, где служил Луций, попала в горном ущелье в засаду. Отец всего с когортой успел на гребень плато и сверху наблюдал за происходящим. Сотню всадников с двух сторон взяли в клещи мятежные аукзилии союзников. Каждый из лацийских конников стоил двух врагов, но их было слишком много!

– Можно бросить в бой пехотинцев, – Валерий Друз думал, что понимает, какие чувства раздирают душу командующего. – Но это как горсть песка!

Авл покачал головой.

– Только погубим людей и ничего не добьемся.

В легионах потом ходили легенды, о том как Секутор наблюдал за гибелью сына, но не подставил под верную смерть чужих сыновей. За это его еще больше полюбили. Что ж, правда.

Но не вся.

Накануне похода Мартелл вдруг почувствовал себя легко и спокойно. Лар как будто ушел. Не отзывался, не подталкивал на каверзы, но и не помогал, как прежде. Странное беспокойство пустого покинутого места! С детства Авл привык удерживать тварь в себе. Выстроил защитные стены. Разучил уловки, которые позволяли запирать зверя за железный засов, а когда надо – выпускать. Они не то чтобы подружились, но слились воедино, и теперь, без даймона, проконсул чувствовал себя словно голым, но изнутри.

Он растерялся.

Как-то утром за столом Авл взглянул на сына и увидел, как в глазах юноши мелькнул злобный огонек. Луций ничего не говорил, просто передавал сестре блюдо с мелкой рыбкой в сухарях. Рядом лежал разрезанный лимон, листья мяты. Туллиола поблагодарила брата. Взяла кувшинчик оливкового масла. Мать одернула – не разлей. Картины более мирной не представить. Откуда же злость? Луция никто ничем не раздосадовал.

Отец вспомнил, что хотел выговорить ему: юноша вчера поздно пришел с вечеринки у друзей. Но осекся. Сам не знал, почему. Взглянул в глаза и не увидел там прежнего веселья. Только водянистая стынь и тяжесть. И улыбки нет. Раньше-то Луций все время хохотал.

– Где та рабыня, с каштановой челкой? Носик вздернутый? – спросил Авл, явно намеревавшийся пристроить новую девочку к старому делу.

Папея осуждающе глянула на мужа.

– Я велел ее продать, – вдруг подал голос Луций.

Известно, после чего молодой хозяин продает новенькую невольницу. Не отличился в жарком деле, теперь стыдно видеть ее рядом.

– Отрезать язык и продать.

Такого Авл не ожидал. Так вот почему Луций вчера вернулся таким раздосадованным: приказал взять на конюшне мальчишку и всю ночь сечь под своими окнами, чтобы насладиться криками. Все не утихала обида.

Авл понял, что его фамильный лар нашел нового хозяина и, в отличие от него самого, – железного человека – успешно сгибает душу парня под себя. Уже управляет им. Что будет дальше?

Дальше не было. В Панонии командующий предпочел смотреть, как аукзилии раздавили лацийскую конницу. Погибли все. Он видел белый плюмаж сына. Заставил себя не отводить глаз – ведь только по этой незримой дорожке лар прибежит обратно.

А потом, как положено, оплакал, отгоревал. Сидел среди туш убитых лошадей, держал на руках тело своего мальчика и выл в голос. Ладони были в крови, потому что кирасу Луция, где ни возьми, пробили копья врагов, и везде зияли глубокие раны. Одной бы хватило, чтобы лишить юношу жизни. Нет же, девять. Значит, уже мертвый Луций продолжал какое-то время держаться в седле и размахивать коротким мечом. Кто им двигал?

«Здесь твое место, – с болью сказал Авл даймону. – Во мне. Не смей никуда бегать». Лар снова свернулся, гадюкой обвив сердце хозяина, отчего Секутор почувствовал невероятную тяжесть.

Теперь тень сына топталась на пороге, но у проконсула вовсе не возникло желания обнять ее. Напротив, он был так измучен всем, происходившим с ним в последнее время, что только подумал: «Неужели еще и этот?»

– Чего ты хочешь? – вымучил Мартелл, садясь на кровати.

– Меня прислала мать к твоей новой шлюхе, – сообщил гость. – Но у нее защита. Буду ходить за тобой по пятам, тянуть жизнь.

«Много таких желающих!» – огрызнулся проконсул, а вслух сказал:

– Даже не думай. Тварь, которую ты не удержал, дает мне силу. Я отправлю тебя назад, в аид. А с матерью разберусь по возвращении, незачем дергать души из царства Плутона.

Цензор Эмилий Плавт, тот самый, что зачитал Мартеллу указ Сената, ненавидел старого проконсула куда больше, чем тот мог себе представить. Это была ненависть блеклого человека ко всему, что ярко и бросается в глаза.

Слабый оратор, но прилежный чиновник, он вековал в Комициях [29] Комиции – Народные собрания. Здесь – сенатские комитеты. , занимая то одну, то другую должность, пока не добрался до заветной. Его бесило, что весь Сенат и город были наполнены именем Секутора. Да кто он такой? Всего лишь один из проконсулов, вчерашний день, который должен был давно раствориться в сегодняшнем. Но не растворился. При всяком удобном случае, любой магистрат, нервничая и переминаясь с ноги на ногу, твердил: «Надо посоветоваться с великим Марцедоном», – и всем сразу становилось понятно, где настоящая власть.

Весь Сенат трепетал перед Авлом и плясал под дуду его ораторов. Пусть каждый из них уступал Цыцере, но все вместе они создавали нужный проконсулу шум.

Теперь Секутора удалось свалить. Во всяком случае, так казалось в первые дни после указа. Но Эмилию Плавту такого наказания было мало. Отнять положение, выгнать из столицы – все это игрушки. Он намерен был окончательно растоптать проконсула, чтобы тот уже никогда не смог подняться, чтобы ему было неповадно высовывать голову. Где-то в глубине души цензор понимал, что мстит «великому Марцедону» за собственное ничтожество. Ведь он сам силен только должностью. Отними ее, и никто не вспомнит, как его, Эмилия, звали. Сам по себе он никто. А вот Секутор, даже без постов и легионов, останется собой. Голый выйдет на площадь, и то сбежится народ его приветствовать. Такое положение раздражало. Не было сил видеть Марцедона – как бритвой по глазам.

Однако сотня таких, как Плавт, могут наброситься на медведя Мартелла и даже порвать его в клочки. Главное, чтобы всей сворой.

Чтобы собрать оппозицию, пришлось попотеть, но враги Секутора не жалели о своих усилиях. Сначала им казалось, что они могут пировать. Пока наглый проконсул не увел с собой свои легионы на север и фактически не лишил Лациум защиты.

Об этом – и только об этом поступке Секутора – явном предательстве, на взгляд цензора, и стоило говорить. Каждый сенатор понимал опасность ситуации, но вместо солидарного осуждения, общего гула негодования Эмилий Плавт слышал восхваления несуществующих побед и даже осторожные предложения: а не позвать ли проконсула обратно, ведь кто-то должен защищать Лациум!