Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Эмилий Плавт одобрительно кивнул.

– Узнаю защитника наших свобод! – польстил он оратору. – У Секутора есть уже два повода прибыть в столицу для триумфа. Два! Только трудная обстановка в Болотных Землях может его удерживать. Но уверяю тебя, как только… – Он не стал договаривать, потому что по лицу Цыцеры понял: тот уже сам в красках нарисовал себе конец света. – А ты тем временем произносишь свои примирительные речи и убаюкиваешь бдительность сенаторов.

Цвцера с негодованием затряс одутловатыми щеками.

– Сколько сенаторов готовы нас поддержать? – деловито спросил он.

– До трети голосов. Секутору нужно отказать в праве на триумфы. Он не должен вернуться в Вечный Город и будоражить умы.

Цыцера кивнул.

– А если он потребует? У нас ведь нет законного основания ему отказать.

– Законно то, что признает законным Сенат, – отчеканил цензор. – А предлог найти всегда можно, на то ты и оратор. Придется заткнуть улицы.

Цыцера кисло усмехнулся.

– Давай-ка я тебе кое-что покажу. – Жестом он потребовал, чтобы Эмилий Плавт помог ему выбраться из бассейна. Подозвал раба, дежурившего у стены с теплым влажным полотенцем, чтобы в любую минуту окутать чресла хозяина, накинул ткань на покатые плечи и двинулся вон из тепидария.

Вдвоем они прошли под аркадой с лепными сатирами. Невысокие двери за ними вели в задние теплые помещения. Соратники очутились в самой жаркой части терм – лаконике – где мылись больные и израненные воины. Здесь увечные окунали свои обрубки в горячую воду и расслаблялись в ней. Становилось даже больно ступать на пол из-за слишком разогретой плитки, и Цыцера заохал, готовый дуть на свои обоженные младенческие пяточки. Эмилий Плавт усилием воли заставил себя не приплясывать на месте.

– И что здесь можно увидеть? – раздраженно осведомился он.

– Настроение, мой друг. Настроение, – вкрадчиво сообщил оратор. Он огляделся вокруг, подвинулся ближе к кучке ветеранов, натиравших друг друга оливковым маслом.

– Всем этим увальням платит республика, чтобы они могли бывать здесь, – продолжал Цыцера, понизив голом. – Но в термы Домиция ходят только самые состоятельные. Остальные довольствуются щелястыми сараями при храме Эскулапа, а то и просто плещутся в Тиброне. Эти – сливки среди калек.

Эмилий Плавт не понимал, зачем его посвящают в такие подробности. Но оратор повысил голос и почти крикнул:

– Да здравствует Сенат!

Всего два-три возгласа были ему ответом.

– Да здравствует Авл Мартелл!

Дружный рев голосов сотряс купол. Проконсула любили даже эти калеки.

– Что им в нем? – неосторожно громко возмутился цензор. – Они же потеряли руки-ноги на его войнах, должны ненавидеть.

– Во-первых, не он те войны затеял, – старый ветеран, хромая, приблизился к Эмилию Плавту, – а господа из Сената. А, во-вторых, слизняк, Мартелл всегда заботился о своих, никогда не начинал драки, если не был уверен, что мы победим. Не закидывал варваров нашими головами. И всегда платил, в отличие от Сената. – Старик смачно плюнул на пол. – Положено-то двести сестерциев. Да где они? Мартелл давал и по триста. Себе при дележе добычи не брал больше других. Только благодаря выплатам, которые великий Марцедон положил на увечных, мы и можем пойти сюда, а не в вонючие норы, где лягушки квакают, которые содержит Сенат. – За время речи за спиной у инвалида собралась горстка сочувствующих. – Понятно, слизняк, что мы думаем о «белых тогах»? – победно закончил тот.

– Но республика – общее дело, – не мог не возмутиться Цыцера.

Его погнали всплесками мокрых полотенец, а кое-кто из ветеранов даже взялся за ручки гидрий с горячей водой.

Эмилий схватил спутника под локоть и поспешно ретировался под своды с сатирами.

– Именно это я и хотел показать, – задыхаясь от пара, промолвил Цыцера. – Улицы не поддержат Сенат, даже если мы соберем нужное количество голосов. А их пока мало.

– Нужно, чтобы Сенат сам в себе был солидарен, – согласился цензор. – Тогда улицы поворчат, но примут наше решение.

– Нужен перевес.

– Придется купить. Я поговорил с Варресом…

– С кем? Он же вор!

– И при этом богатый, – Эмилий скривился. – Он готов заплатить за недостающие голоса. Лишь бы Секутор не вернулся и не упек его обратно в изгнание.

– Против него стоило бы возбудить дело, – задумчиво протянул Цыцера.

– Кто нам мешает? – рассмеялся Плавт. – Потом. Когда все уладится.

Авл напился так, как в своей жизни не напивался. У него не было предрасположения к хмельному, но в последнее время он с подозрительной регулярностью опустошал амфору за амфорой. Чем сильнее становился лар внутри него, тем хуже он слышал голос собственных желаний. Только в полузабытьи, в пьяном кураже, командующий вдруг вспоминал родные ему ощущения и чувства. Обычно человек расходится, буянит. А проконсул вдруг обретал ясность – словно хватал собственную душу за руку: «Постой, не уходи. Я без тебя пропаду».

Ясность была ему необходима, чтобы отправить тень Луция туда, откуда тот пришел. Полдня Мартелл умывался слезами, вспоминая, как в редкие дни приездов носил сына на руках, как учил садиться на лошадь, как, когда тот уже подрос, кивал вслед красивым гетерам: «Хороша, да жаль в кармане ни гроша», – получая в ответ понимающий смешок. У него был наследник. Мальчик. Чем Авл несказанно гордился. Разве девочки могут что-нибудь понять!

Теперь сына не было. И виноват в этом он сам. Не кто-то. Не те взбунтовавшиеся панонцы. Почему Мартелл тогда не бросился вниз с горы? Не погиб, закрывая первенца в том же бою? Все из-за проклятого лара!

Теперь он хотел, чтобы злодей уснул в нем, не бодрствовал. Не зудел под руку. Проконсул собирался сделать то, что умел каждый глава семьи в Вечном Городе – возвратить тень кровника в родные пенаты. Он отвечает за живых членов фамилии и может отворять двери на ту сторону, общаться с умершими из своей семьи. Папея сделала это беззаконно. Он ее покарает, когда приедет. А сейчас…

Из растопленного пчелиного воска Мартелл, как сумели пьяные пальцы, слепил две фигурки. Одна с мужскими, другая с женскими подробностями. Та, что мужская, изображала Луция. Женская – Юнию. Ведь именно на нее была натравлена тень. «Откуда вообще Папея узнала про дочь Варреса?» – эту мысль проконсул оставил на потом.