Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Сейчас важно было разорвать связь. Авл взял суровую веревку, навязал на ней пять узлов и числу жизненных центров у человека, проделал пальцем в еще теплом податливом воске сквозную дыру – продольно, от ног до темени. Пропустил веревку и потянул к другой фигурке. Ее проконсул брал очень бережно, не стал сверлить насквозь, завязал узел на ноге. Потом достал нож – специально возил с собой совершенно новый, на такой случай – разогрел его над огнем лампы, плеснул из нее масла на веревку, чтобы легче шло, и начал шептать заклинания.

Тень Луция стояла тут же и отпускала ехидные замечания, сбивая отца с заученных фраз. Не тут-то было, хотя пару раз пьяные мозги и отказывали Мартеллу. Но все-таки он справился. На последних словах рассек веревку и закрепил сделанное священной формулой: «Я вижу тебя, я слышу тебя, я понимаю тебя. Ты мне ничего не должен, и я тебе ничего не должен. Да будет так».

Луций начал растворяться в воздухе, выдыхая неживыми губами: «Должен, должен…» Но это уже не могло напугать несчастного Мартелла – столько он всего повидал за последние месяцы!

И тут начал просыпаться лар. Да еще и Карра выползла из своего угла. Они тянулись друг к другу, переплетались тьмой, и в какой-то момент проконсул понял: он третий лишний. Его словно бы и нет. Есть одна тварь, сливающаяся с другой в жарких объятьях.

– Тебе скучно с нами, – издевалась Карра. – Одиноко. Позови к себе свою лацийку. Нет, правда, позови! Инструменты у тебя в руках.

Мартелл чувствовал, что с каждой минутой нехорошо хмелеет. То он довел себя до неестественной трезвости по ту сторону выпитого. То теперь процесс пошел в обратную сторону, возвращая трезвеющему проконсулу откровенно пьяное сознание. А в пьяном виде ему отказывал разум, он чувствовал только дикое желание и готов был идти по головам: «Моя женщина! Я заслужил!»

Почему не ему? Он всю жизнь мучился, терпел, перебирал встречных – не то. И теперь, когда, наконец, попалась нужная, он сам не тот. Годы! Где справедливость?

Нет справедливости.

Ну, пусть хоть на одну ночь будет! А что дальше – с этим разберемся утром. Сначала же он насладится, упьется ею. В конце концов, если Юния такая праведница, любит мужа, не изменяет ему – ее заклинания не возьмут. Боги не позволят. А если возьмут – значит, не такая уж она и хорошая. Значит, он имеет право наказать ее. Продемонстрировать после всего, какая она грязная тварь, и бросить. Без угрызений совести. Врет: у него всегда бывали угрызения совести – он же человек, матерью рожден, а не волчицей! Сам приноровился себя наказывать за содеянное – пострадать непременно нужно. Где с лошади упадет, где руку сломает, или получит рану. Понимал, что надо. Придется. И был к этому готов.

Но сначала… Пусть придет. Тогда он покажет ей класс. Такого уж точно ее Руф – рыжий увалень – не умеет. А он умеет! Очень даже. Голова закружится!

Мысли путались. Пальцы еле гнулись. Снова две куколки. Вот его собственная – все, что надо, он вылепил едва не в рост. Ее кукла, слава богам, готова. Снова веревка. Нет, теперь петлю надо накинуть на шею и обмотать вокруг головы. Пусть ни о чем, кроме него, не думает. Пусть вообще мыслей не будет. Только он. Только он.

Заклинания стучали в голове, точно по вискам кто-то бил молотом. Ее, ее, хочу! Сил нет! Терпения! Масло на веревке, скользит по ее шее, голове, падает на восковую грудь, прожигает в том, месте, где у живого человека сердце. Течет на чресла – пусть разгорится огонь, пусть ее обуяет желание. Желание к нему. Неутолимый голод.

– Приползет. Она приползет. – Последнее, что слышал проконсул. Над ним склонилась улыбающаяся Карра. Из ее черного рта стекала черная слюна.

Авл забылся прямо на полу. А когда пришел в себя, не поверил собственным глазам. Как он мог такое сделать? Обмануть ее – все равно что отнять виноград у ребенка. Такая хорошая женщина! Зачем?

Чтобы магия подействовала, нужно время. Умение ждать результата – первая добродетель колдуна. Если у колдунов, конечно, есть добродетели. Хочешь якшаться с лярвами [32] лярва – злой дух, в современный пришло из латинского. , развивай силу воли и терпение. Они все сделают, но надо суметь их понудить. Те, кто просит богов, оставляют себя на волю небожителей: если те захотят, то помогут – не захотят, сделают вид, будто не расслышали.

Мартелл в такие игры не играл. Результат должен быть достигнут. Любой ценой. Значит, надо гнуть свою волю, и ломать волю других – существ ли, которые ходят за человеком в надежде поживиться, или самих людей – без разницы.

Со дня заклинания, которого Авл сильно стыдился, прошло не меньше недели. Юния жила себе счастливо, по-прежнему навещала его и болтала о разных интересных вещах. Только проконсул стал все больше отмалчиваться, прятал глаза, старался не оставаться с ней наедине – боялся не сдержаться, не знал, что говорить. Вдруг, не пойми почему, нахлынула робость. А она, напротив, чувствуя на себе его украдкой брошенные восхищенные взгляды, приободрилась, стала надевать одну красивую цветную тунику за другой, обматывалась яркими плащами, прихорашивалась, всегда заботилась, как выглядит.

Ей хотелось нравиться этому человеку. Хотелось и все. Без объяснений. Муж принимал ее любой – хоть в дерюге. Что тоже ценно. Но женщине приятно красоваться.

Беда пришла как-то разом. Юния могла бы назвать минуту, ощутила даже невидимый рубеж: вот она весела и свободна, а вот на нее упало горе. Рухнуло, как намокший походный плащ, совсем придавив к земле.

Супруга легата вместе с другими женщинами собирала чернику. Кустик за кустиком. Стряхивала темно-синие ягоды в корзину, терла пальцы, обмазанные бордовым соком. И вдруг – это был даже не укол в сердце, а какая-то тяжесть, разом вошедшая в нее, и с первой минуты осознанная как мука. Как боль и отсутствие собственной воли. Точно ее кто-то связал и потянул на веревке. Прочь от дома. От Руфа. К шатру проконсула.

Юния вернулась к себе в землянку. Легла на топчан, покрытый волчьими шкурами и служивший кроватью, и заплакала, сама не зная почему. У нее внутри была такая тоска от утраты. И хотя еще ничего не произошло, она сознавала, что может потерять все, и от нее, от ее собственного желания ничего не будет зависеть.

– Господи, укрой меня, – взмолилась женщина. А потом вдруг вызверилась: ее дом и любовь – единственное, что есть прочного, она не отдаст. Пусть убьют – не отдаст. Достала амфору священной воды из Тиброны и всю, сколько было, вылила себе на голову.

Предательство командующего состояло в том, что Юния даже не могла подумать на Мартелла. Напротив, считала его, вместе с собой, жертвой чьей-то злой шутки. Кто-то заметил, что они дружат, и пожелал зла. Ведь сам он не мог так ужасно обмануть ее доверие! Это кто-то чужой глумится над ними обоими. Делает больно двоим.