Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Утром Юния исчезла.

Командующий немедленно послал вдогонку целую когорту. Но что толку? Беглянка растворилась в утреннем тумане. А его люди – он это знал – толком не искали, шарахались от каждого куста. Авл даже представил, как Юния в черном мужнином плаще стоит за каким-нибудь толстенным деревом, прячась от рассыпавшихся по лесу легионеров, и сжимает круглую детскую буллу на шее, твердя свои молитвы.

Уехала! За своим ненаглядным Руфом уехала! Зла не хватало.

Тут же явилась Карра, обняла его сзади, стала покрывать шею поцелуями, от которых волосы становились дыбом.

«Вернись ко мне обратно. Мыслями вернись. И я сделаю так, чтобы она могла ускользнуть оттуда».

Да он все что угодно готов был пережить, лишь бы Юнию не валяли грязные дикари! Причем всем скопом! Пусть тварь пытает его.

Авл закусил губы и кивнул. Карра тихо, утробно расхохоталась.

– Тебе же хорошо будет.

Проконсул не поверил. С каждым разом все хуже и хуже.

– Это потому что ты уходишь от меня, – смеялась тварь. – То, чему я принадлежу, есть и внутри, и снаружи тебя. Нас тянет друг к другу: меня и твоего лара. А ты обе половинки заморил голодом. Как встретил эту суку, так все думаешь о назаретянах, как они правильно живут, всех прощают! А на меня даже не смотришь! Раньше-то наши игры тебе всласть были.

Да, всласть. Раньше. А теперь – в боль. Но он перетерпит. Давай скорее. Не мучь.

Ну, нет. Она скорее не хотела. Как не мучить, если для этого тварь и пришла? Именно мучить и погружать его в грязь. Темные мысли были привычны и уютны. Недаром говорят: человеку, впавшему в тоску, нравится его состояние, он находит в нем удовольствие, не хочет выныривать. Чувствует уют в боли, и только растравляя ее, обретает привычное спокойствие – находит равновесие с миром. Я плохой – это мое наказание, так пострадаю же.

Зачем он простил трусов? Почему считал Максенция Варреса плохим отцом? А Юнию едва не героиней? Взбалмошная девка! Варрес просто хотел защитить семью от позора. Ударил? Может, и он бы ударил. Конечно, не ногой. Но рукой точно.

И чего она тут в его палатке делает, раз любит мужа? По хозяйству забот мало? Дразнит. Значит, заслуживает наказания. Зачем описала прошлые походы в свитке? Не женское дело.

Зачем он вообще позволяет себя, ради нее, мучить? Дура ведь! Дура и есть. Уехала, слова не сказала. Он бы ее здесь сберег. Защитил.

– Ты ей не нужен, – уговаривала Карра. – Любит Руфа. Ради него и решила пожертвовать собой. Думаешь, ради тебя стала бы? Конечно, нет. Кто ты ей?

– Там еще Лепид и куча наших, – слабо возражал проконсул.

– Но сбежала-то она, ради Руфа, не ради других, – шептала тварь. – Для тебя на такое никто не пойдет…

И тут Авла прорвало: пойдет, не пойдет – какая разница! Важно, на что способен он сам. Даже ради совсем чужой ему женщины, для которой он ничего не значит.

А Юния «совсем чужой» уже не была. Но все же и «своей» назвать нельзя. Хоть по натуре и собственник. Ревнив до белой рези в глазах. Мое! Все мое! Эту-то дрянную черту и расковыривала тварь. Вроде, чужая жена. А не мог уступить даже мужу. Я или никто!

Теперь их у нее будет не меньше сотни.

«Да что я!» – снова взвыл Авл. «Не важно, что чувствует она, эта девочка. Важно, что я. А я…» Тут пришлось себе сказать много прямых, открытых вещей. Словом, Юния ему дорога. Терять ее, случайно встреченную, он не хочет и не будет.

А значит, легионы вслепую выступают в поход: спасать его горе, или своих же потерянных товарищей-дураков, как он объяснит в приказе.

Стоило принять такое решение, опереться на свои чувства, поставить именно их, а не заплутавший где-то разум во главу угла, как Карра убралась. Заурчала, вся сжалась и соскользнула с его ложа. Притаилась в темном углу – до следующего раза.

– Помни, ты обещала помочь ей бежать, – потребовал проконсул. – Я выполнил свою часть сделки. Ты меня отымела.

Карра не была довольна, но и поспорить не могла. Он принял решение именно в результате ее нападения. Она сама впилась когтями в его душу, заставила сочиться из сердца черную сукровицу гадких чувств. Но не ожидала, что вслед за ней из образовавшихся ран хлынет яркий жидкий свет, обжигая косматые руки твари.

Руф всегда подозревал, что его участь будет мало чем отличаться от участи прежнего легата Фабия Пульхерия. Здешние леса – погибель. Они не только хотят убить всякого, кто в них вступил. Они еще и не отпускают. Нет выхода. Лепид пока этого не понимал. Теперь поймет. Жалко, что их не убили сразу, зарезали бы ночью – меньше мучений. Неизвестность терзала.

Обоих легатов сначала везли верхом. Связали ноги под брюхом у лошадей, руки – за спиной. На голову мешок. Так и ехали, даже не видя тех, кто на них напал, только слыша их жесткую, непонятную речь и вдыхая запах кожи. Наконец, лошадь остановили, так резко дернув за узду вниз, что Руф едва не свалился через холку вперед.

– Хохенбург, – рявкнули ему в самое ухо и сдернули тряпку с головы. Мол, смотри.

Мало кому доводится увидеть такую широкую реку. Скульд. Недаром здешние поют про ее мощь.

Так пели варварки, жившие в их лагере, когда стирали белье и разом ударяли по деревянным ребристым доскам в конце каждой строфы. Видимо, мужчины били в щиты.

На противоположном берегу возвышалась крепость. Так далеко в земли варваров Руф еще не заходил. Он оглянулся и увидел понурые ряды пленных товарищей, которых гнали сюда пешком. Все израненные, побитые, со связанными руками. Но никому из них не завязали глаза. Значит, не ожидают, что простые легионеры вернутся. Убьют? Заставят работать на себя, а потом все равно убьют тех, кто выдержит непосильный труд? Или угонят еще дальше? Неужели дальше хоть что-то есть?

Хохенбург – укрепленное поселение на холме, выглядел очень внушительно. Ров по подолу взгорья, частокол, башни на углах. Галлоты называют такие крепости опидумами, а как местные? Этого Руф пока не знал. Ведь и сами местные отличались от жителей широколиственных лесов вокруг Секваны. Как сама эта веселая, голубая, извилистая река не походила на стальной, серый, прямой, как клинок, Скульд. Местные казались выше и гораздо светлее, именовали себя «гунды» – это название легат услышал от женщин-варварок в лагере.

Его ожидали еще открытия. Внизу у берега стояло несколько очень крупных ладей с плоским дном.

– Нас будут переправлять, – сообщил другу Лепид, облизнув потрескавшиеся губы. И тут же получил от своего охранника тупым концом копья под ребро: не разговаривать. Легат охнул и замолчал.