Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

– Все сделается, – успокоил старик. – Одно чудо ты уже видел.

Через несколько дней суета наверху улеглась, и Руф смог выйти. Оказалось, что у горожан короткая память. Новые праздники подарили новые ощущения. Новые гладиаторские игры, новые распри в Сенате, новые лица… Словом, о нем забыли все, включая Марса: войны не случилось. Он даже сумел вернуться на службу, объяснив свое отсутствие спешным отъездом в Кумы к заболевшему дяде, у которого, как-никак, ферма – нужен глаз да глаз.

С тех пор Руф посещал назаретян: когда приносил провизию, когда просто слушал. Они так же бредили о всемирной доброте и спасении, но их речи после пережитого уже не казались такой уж нелепицей. Может, мир и правда устроен так, как они говорят?

Вскоре Руф узнал, что все хорошее идет только через страдания. Да, он получил Юнию. Но когда! Какой!

Тогда и такой, какой она смогла услышать и понять проповедь Симона.

Когда он вышел из катакомб, Юния влипла в еще большие неприятности, чем раньше. Пусть бы уж лошади растоптали! Нет, нужно помучиться. Вакханалия состоялась в доме подруги ее матери Порции Луппы, чей тогдашний муж, префект Гней Арминий, отправил туда гвардейцев, чтобы присмотреть за гостями на оргии. Руф возглавлял отряд и, пустив своих солдат вперед, сам чуть припоздал – охота была смотреть на чужие пьяные лица!

Очень пожалел. Вошел в зал: пиршество уже переросло в нечто большее. Первое, что он увидел – это несколько упитанных немолодых сатиров, примеривавшихся к телу молодой напившейся до бесчувствия девицы. Ему ничего не стоило разогнать их тычками. И только тут он узнал Юнию. Размалеванную, как уличная шлюха, раскрасневшуюся, растрепанную, явно уже побывавшую в чьих-то лапах – саму на себя не похожую.

Коротко выругался, сгреб в охапку, вынес на воздух. Дорогой она всхлипывала, бессвязно что-то бормотала, взмахивала руками, точно отбивалась от кого-то. Потом пристроила голову у него на нагруднике и заснула – совсем по-детски. Ему казалось, что он несет ребенка, разбившего коленки.

Как ее только угораздило!?

Сначала Руф очень сердился. Раздражение не прошло ни через день, ни через неделю, ни через месяц. Сдал с рук на руки в дверях ее дома. Ему очень хотелось поругаться и выговорить им, что хорошие матери дочерей по вакханалиям не отпускают. Что нужно было послать, по крайней мере, рабов с дубинками – проследить за молодой хозяйкой. Что вообще в таком юном возрасте не ее вина… Но Руфа никто даже не стал слушать. Двери закрылись прямо перед его носом.

Ну, молодцы родители! Что он мог сказать? Только руками развести. И почему-то почувствовал личную ответственность за шмыгающее, хнычущее, упавшее в грязь солнышко.

А вот она, когда пришла в себя, испытала жгучий стыд. Волной. Все бы отдала, лишь бы он ее такой не видел! Почему именно Руф не должен был столкнуться с ней, пьяной и загулявшей? Сама не знала. Сохранила к этому рыжему парню чувство тепла и участия? Знала, что в его глазах хорошая? И надо же, именно он…

Собралась с силами, захотела оправдаться, послала рабыню с письмом. Он, когда взял табличку в руки, начал покрываться от шеи до макушки краской гнева. Нет, плохой у нее дом! Никакого присмотра за дочерью! Мужчинам письма пишет! Хуже того – рабыня имела приказ провести его через сад для личного объяснения. Если он, конечно, пожелает.

Нет, он придет именно для разговора. Но ведь можно и для большего! Только захоти! Тогда ли Руф решил вырвать Юнию из этого гадюшника? Пошел.

Девушка встретила его у фонтана, где Тритон пронзал трезубцем мраморного дельфина, и из раны бедной рыбы била струйка воды. Юния сидела на бортике, рассеянно обрывала лепестки со срезанных роз, но не собирала их в корзинку для отжима масла, как все домовитые девушки, а рассеянно бросала в воду – рабы подберут. Она хозяйка, может себе позволить.

При виде него Юния немедленно вскочила и оправила тунику. Поздновато. Руф был строг, точно имел на это какое-то право.

– Для иной семьи это целое состояние, – с укором сказал он, кивнув на лепестки.

Она сразу устыдилась и начала выгребать из воды розовые кораблики.

– Это сорт такой. Из Спарты. У него мясистые соцветья, – заторопилась девушка. – Много масла получится.

– Тем более, – непреклонно отрезал он. – Вы хотели меня видеть? Зачем?

Внутренне он все еще обижался.

– Поблагодарить. Вы спасли меня.

– Не совсем.

Ну, зачем он это сказал? Ей и без того плохо. Девушка опустила голову, прекрасно понимая, что он имеет в виду.

– Простите.

«Вы у богов должны просить прощения», – хотел сказать он, а повторил слова Симона:

– Бог простит. – И уж совсем несуразно: – Вы больше на такие сборища не пойдете?

Она замотала головой. Его участие трогало душу. Но нарождающаяся взаимная симпатия оказалась сломана, когда Юния через пару недель узнала, что понесла. Узнала от рабынь, не от матери.

Тут уж ее отношение к Руфу могло стать только чувством сестры к брату. Собравшись с мыслями, она написала ему – на этот раз все открыто – и не позвала прийти.

Но он прибежал. Галопом. Причем не к ней, а к Симону. Нет, к ней тоже. Но потом. После разговора со стариком.

– Можно ведь избавиться?

– А она что думает?

– Она хочет так и остаться. Чтобы ее потом всю жизнь попрекали.

Симон улыбнулся в бороду.

– Хорошая девушка. Вернее, хороший человек. Девушка как раз не очень. Но человек – да. Тебе повезло, сынок, встретить такую сильную, свободную… Странно, что она женщина. Но как уж Бог распорядился. Приведи ее к нам. Поддержим.

У Руфа едва челюсть не упала.

– А чему ты удивляешься? – в свою очередь не понял Симон. – Она полностью принимает последствия своих шагов. Не выкручивается. Не перекладывает вину на других. Не говорит, будто весь свет плохой. Несет ношу. Знаешь, как важно отвечать за свои дела? Только так Бог и водворяется среди людей. Когда они полностью осознают и принимают расплату. Не бегут. Значит, готовы к большему. Увидеть этот мир таким, каков есть. – Старик потрепал гостя по голове. – Я бы за эту девушку держался, сынок. Она сильная, – и, оставив Руфа в полном онемении, ушел.

Потом был разговор с Юнией. Она выглядела растерянной, но решительной – как ей удавалось соединить несоединимое? Стояла на своем. В ней новая жизнь – на эту жизнь никто не посягнет. Только вот искала у Руфа поддержки, как у старшего и сильного. Сама все решила, а от него ждала подтверждения правильности своих шагов. Лихо!

Тем не менее, Руф, как последний назаретянин, повторил ей все, что сказал Симон, только своими словами. Утешал, вытирал слезы, говорил, что она в любую минуту может опереться на него, что он, если надо, будет ребенку как дядя.