Ольга Елисеева - Триумфатор [litres]

Вопрос вопросов. Гвардейцы не защитят, они за Секутора.

– Толпу кто-то заводит, – сходу сообщил Цыцера. Сообщил, потому что было нечего сказать, а сказать надо. «Не молчи! Только не молчи!» Еще в юности усвоил: не признавай вину, не оправдывайся, и, в идеале, не закрывай рот. Даже не предполагал, насколько в яблочко попадут его слова.

– Кто заводит толпу? – повторил Цыцера, только для того, чтобы потянуть время, нужное для обдумывания ответа. Нельзя-нельзя-нельзя брать паузу, когда весь зал тебя слушает и готов идти следом.

– Кто заводит толпу? Назаретяне. Чужаки. Они вхожи в каждый дом, потому что берутся за любую, самую черную работу. – Тут блестящая догадка посетила оратора: если то, что он говорит, пока и не правда, то может стать правдой. Надо только умело сыграть на неприязни к пришлым. А там и толпа подхватит: кто отбирает работу? Кто ест наш хлеб? Кто ворует детей и приносит их в жертву непонятному богу?

– Секутор заступался за назаретян. Без него у них нет защитника в Вечном Городе. Они за него и стараются. Разве даже в ваших семьях нет тех, кто им сочувствует? – Цыцера прокурорским оком обвел ряды патрициев. – Там рабыня у дочери, там истопник, там конюх. Мы даже не можем вообразить, как глубоко вросла эта гниль в наш город! Везде пустили споры! А если конюх подсунет лошади белены, и та понесет? А если служанка воткнет шпильку госпоже вместо прически в горло? Хуже того – намажет ядом и слегка поцарапает? С нее никакого спросу, а женщина мертва!

Так Цыцера запугивал сенаторов, внутренне радуясь, что нашел нужную тему. Случайно, но следует себя поздравить.

– Они и город поджечь могут. Сколько их них топят гипокауст [34] гипокауст – система отопления под домами, которая позволяла согревать полы. под домами? Вы же привыкли к теплому полу! А стоит бросить вместе с дровами семена паслена, и вся семья будет ночью мучиться кошмарами. Как это еще мы все не стали поклонниками Назарея?

Довольно. Солидные люди чтут только старых богов, чья сила доказана веками. А это что? Секта, вчера из пеленок. Мало ли что они расскажут, наплетут?

– Могут поджечь, – заверил оратор, крайне довольный своей изобретательностью. Инсулы Вечного Города горят часто, при любом следующем пожаре вспомнят назаретян и будут уверены в их злом умысле.

– Они поддерживают Секутора, потому что он позволил им расплодиться в катакомбах. Не гнал оттуда. Теперь эти крысы перекинулись на город. Расхаживают по нашим улицам, славят диктатора! Навязывают нам чужого бога! И все только потому, что Секутор им это позволил!

– Лишить триумфа! – раздались голоса. – Отказать в праве приезда!

Цыцера торжествовал.

– А с назаретянами что? – послышалось с задних рядов. Похоже, этот вопрос волновал всех, кроме оратора.

– Побить! – Цыцера думал отшутиться. Но поздновато понял, что слушатели восприняли его слова всерьез. Чужие – зло. Даже голосовать не надо.

Деревянная крепость, которую Мартелл замирил, называлась Ньёрбург. Она замыкала собой путь в неизвестный лацийцам залив. Кусочек моря – но совсем чужого, студеного, чьи зеленые воды не бывали ни синими, ни голубыми, как дома, и уж точно – теплыми. В Ньёрбурге обитало гундское племя, именовавшее себя венды. Ими правил престарелый вождь Кнут, который счел, что лучше заключить с чужаками союз, чем быть вырезанными поголовно.

Авл признал вендов федератами, потребовал с них дань в размере двух сотен вооруженных воинов, которых собирался присоединить к своим варварам.

В прибавку к воинам проконсул получил знатных заложников и дочь Кнута – Гёзеллу – он так понял, что у вождя таких дочерей целый выводок, и бедняга просто скрепляет ими каждый договор. Видимо, варвары только так и понимали союзы. Правда, Вечный Город не признавал браков с иноплеменными. Тут Авлу бояться было нечего. Но Гёзелла этого не понимала и пыталась держаться едва ли не как жена командующего.

Что выглядело смешно. До тех пор, пока из-за гордыни «гундской принцессы» не начались склоки. Мартелл не взял ее даже из вежливости. Белобрысая, длинная, узкая – не его тип. И палатку приказал разбить среди ее соплеменников – незачем поощрять бесплодные надежды. Тем не менее, дочь вождя ревнивым оком наблюдала за «мужем» и корчила недовольные мины при виде Юнии – как-то сразу поняла, где собака зарыта. Жена легата смотрела сквозь нее, всем видом показывая, что не воспринимает дикарку всерьез. Тоже род ревности. Что согревало проконсулу душу – значит, он для нее не пустое место.

Гёзелла дулась, что командующий даже не желает рассмотреть ее повнимательнее. А вот Юния рассмотрела. Пришлось.

Она привыкла распоряжаться всеми женщинами в лагере. Хозяйство не из маленьких: и постирать, и обед сварить, прибраться, да мало ли что. Приехав, Мартелл не изменил этого обыкновения. Есть мужские дела, есть женские. Последние не видны, но если их не делать – станет сразу всем заметно.

«Принцесса варваров» ходила по лагерю с целой толпой приближенных и не знала, куда себя приткнуть, – всюду распоряжалась лацийка. Юнии было непросто среди этой кучи заложников, которые ей не кланялись и не уступали дорогу.

В первые дни жена легата ускользала от столкновений, но на третий она отправилась на берег, чтобы распорядиться о стирке. Тут же была и Гёзелла со своим окружением. Она шествовала вверх по склону. Юния спускалась. Дорога была одна. Кому-то пришлось бы уступить. Варварка думала, что прав больше у нее. Юния вообще никогда не сворачивала.

Они уперлись лбами. Обе. До этого случая Авл даже не подозревал, как упряма, заносчива и самолюбива может быть его любимая женщина. Она казалась ему мягкой и уступчивой. Но всякому терпению есть предел. Для Юнии он наступил. Ей до смерти хотелось поставить варварку на место – отхлестать, как невоспитанную собаку, плюхнувшую лапы на хозяйский стол. Она не отдавала себе отчета, что ею владеют чувства, возбужденные проклятым приворотом. В противном случае не сердилась бы до потери разума – до желания разорвать неизвестно откуда взявшейся сопернице лицо. Пальцами, ото рта до ушей.

Гёзелла шла вперед в полной уверенности, что перед ней посторонятся. Еще чего! Дрянь! Юния уступать не собиралась. Венды заворчали, как большие псы. «Принцесса» нахмурилась и наклонила голову с закрученными вокруг ушей косами, отчего стала похожа на барана. Лацийка просто вытянула вперед руки и, расчищая себе путь, толкнула самоуверенную дочь вождя вниз с крутого берега.

Вскрикнув, та не удержалась на ногах и покатилась под откос под хохот и одобрительные крики стиравших внизу женщин-гундок – те давно видели в Юнии госпожу, распоряжавшуюся в лагере. А эта кто такая? Ходит – ничего не делает. Только глазеет. К воронам ее!