Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Молчание.

– Никто не хочет первым называть цену на самую первую вещь. Я-то знаю. Позвольте мне предложить? Скажем, пять тысяч фунтов для начала? Я не сомневаюсь, вам прекрасно известно, что в наши дни эти часы не удастся воспроизвести даже за впятеро большую сумму. Таких мастеров просто не осталось. Пять? Кажется, кто-то предложил пять? Желает ли кто-нибудь предложить пять тысяч, просто чтобы начать торг?

Никто не предлагает пять тысяч. Точнее, вообще никто ничего не предлагает. Мистер Беддоу снижает цену, потом еще раз, опять и опять, пока часы не забирает за пятьсот фунтов один из членов Кружка (он знает одного американца с поместьем в Шотландии – тот даст за них десять тысяч).

Расстроен ли мистер Беддоу? Отнюдь нет! Он знал, что исполинские часы уйдут задешево. Но он также знает, что это вдохновит покупателей – они решат, что и все остальные вещи пойдут по смешным ценам. И он прав. За следующий предмет, угловую оттоманку – «обитую китайской парчой и отделанную шелковой тесьмой и шнуром, прошитую шелковыми пуговками и розетками, фигурный подзор с аграмантом и бахромой» – дают ровно вдвое против того, что мистер Беддоу мысленно приготовился за нее выручить. Отлично. Толпа решила, что пахнет дешевизной. Оттоманка навевает мысли о викторианском флирте, о кринолинах, преследуемых пышными бакенбардами.

Мистер Беддоу объявляет дубовый пюпитр, как он это назвал, с латунными украшениями и алыми кистями. Сто лет назад набожные Куперы использовали его для огромной Библии, которая таким образом располагалась на виду в Главном зале, открытая каждый день на каком-либо нравоучительном фрагменте. Мистер Купер зачитывал из нее, когда сорок человек домовой прислуги собирались на утреннюю молитву. Куперы верили, что ежедневная доза религии поможет горничным сохранить кротость, а лакеям – целомудрие. В общем это работало: ежедневные молитвы, воскресные процессии, когда вся семья с чадами, домочадцами и прислугой шествовала в храм, и решительно нехристианская суровость к оступившимся – забеременевшим горничным и нечистым на руку лакеям. Пюпитр, который Брокуэллу кажется чудовищно уродливым, берет за очень хорошие деньги захожий покупатель, намереваясь выставлять на нем свои альбомы по искусству – священные книги его религии, утонченного эстетства.

Родри благодаря электричеству и холодильнику обходился в «Белеме» пятью слугами.

В среднем, хорошую цену дают за хорошие вещи, которые можно приспособить к современной жизни, внося в нее романтичное дыхание неоготики. Две банкетки для передней, обитые утрехтским бархатом, поблекшим, но еще прочным, уходят за удивительно большую сумму. У них такой вид, словно на них сиживал сам Вальтер Скотт (на самом деле – нет).

Рояль мастера Бродвуда, украшенный затейливым маркетри в духе восемнадцатого века, но на готических ножках, вызывает ожесточенный торг между двумя дамами; временами кажется, что дело дойдет до драки. Носильщики, осторожно перемещающие мебель на помост и обратно под руководством старшего, которому поднимать тяжести уже явно не по силам, не приносят рояль на обозрение публике – его можно осмотреть в гостиной дома. Воюющие за него дамы знают, что внутри инструмента лишь руины, но хотят заполучить внушительный корпус – им одним ведомо зачем. Члены Кружка не интересуются роялем, а поединок дам их забавляет и вызывает у них презрение – типично для представителей этой профессии при виде ожесточенного торга дилетантов за вещь, не интересную специалисту.

Хорошую цену дают за два полных набора доспехов – они явно не подлинные, но будут отлично смотреться на площадке величественной лестницы. Они словно зовут стальным гласом романтизма – в его абботсфордском [63] Абботсфорд – имение Вальтера Скотта в Шотландии. По нему абботсфордской называется мебель изготовления 1820–1830-х гг., имитирующая яковианский, тюдоровский и готический стили. изводе. Атмосфера под тентом накалилась, что весьма радует как мистера Беддоу, так и Брокуэлла. Демонтаж мечты Родри идет на ура.

Брокуэлл не остается на обед, который подает в дальнем конце тента по божеской цене кейтеринговая компания из Шрусбери. Кое-кто из заезжих прихватил с собой фляжки хереса и нагулял аппетит за насыщенное событиями утро. Брокуэлл не хочет общаться с ними и отвечать на вопросы и потому убредает вглубь сада.

Сады в имении вызывали у старика Родри особый энтузиазм – для него они символизировали роскошь и превосходство его положения даже больше, чем дом с неоготикой и прекрасным антиквариатом, приобретенным с любезной помощью старого друга Фреда Ффренча. Сейчас оставшаяся от Родри мебель старого дуба и отличные столы и стулья восемнадцатого века бойко распродавались под руководством мистера Беддоу, и Кружок забирал их по ценам, вполне справедливым даже для Лондона. А в саду была еще жива усадьба «Белем» – такая, какой была при Родри, – и Брокуэллу казалось, что здесь еще можно встретить какое-нибудь привидение, сбежавшее из дома, от суеты сотрудников «Торрингтона».

Сады были обширны и, несмотря на время года, до сих пор пестрели яркими осенними цветами и кустарниками. Куперы обставили сады каменными пастушка́ми и пасту́шками, совсем неплохими для такого рода скульптур и для той эпохи.

Куперы… Кто они были? Богатая ливерпульская семья судовладельцев, которые желали подняться на ступень выше в общественном положении, купив роскошную усадьбу. Уэльс был рядом, а Куперы жили гораздо раньше той поры, когда все хотят иметь загородные дома исключительно под Лондоном или на севере Шотландии. Судя по их вкусу в обстановке, это были набожные люди, но набожные не в методистском духе. О нет; они были англиканами, но принадлежали к низкой, евангелической церкви. Богатство им принес огромный торговый флот, совершавший рейсы в Вест-Индию. Ходили слухи, что начинала семья – за два-три поколения до того, как был снесен старый, подъеденный шашелем и сухой гнилью, невообразимо древний дом лорда, – с торговли «черным деревом», перевозки рабов из Африки в американские колонии, что было весьма прибыльным делом, даже если учесть «отсев», то есть гибель рабов из-за чудовищных условий транспортировки. Иные местные завистники, вдохновленные злобой, лежащей в основе многих образчиков валлийского юмора, называли «Белем» «Эбеновой усадьбой». Вероятно, эти слухи были ложными: люди склонны думать, что всякое современное крупное состояние нажито непременно нечестным путем, но они не всегда правы. Куперы шикарно жили в «Белеме» большую часть девятнадцатого века, пока не осталась лишь одна, последняя мисс Купер, скрюченная артритом от валлийской сырости и холода, и ровно с таким капиталом, чтобы хватило на дожитие и похороны. Она умерла в весьма преклонном возрасте, и Родри купил имение у дальних родственников, у которых и близко не было таких денег, чтобы хватило его содержать.