Робертсон Дэвис - Убивство и неупокоенные духи [litres]

Вот скамья, на которой Брокуэлл сидел пять лет назад, в свой последний визит в «Белем» при жизни отца. Именно тут Родри поведал ему великую тайну. Мне показывают, как они сидят на солнышке, – ибо в Уэльсе солнечный свет приходится ловить на лету и его никогда не воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Родри элегантен в белых фланелевых брюках и синем блейзере, мой отец – слегка помят и с проседью, как и подобает странствующему профессору.

– Конечно, я скучаю по твоей матери.

– Но ведь она сюда никогда не ездила.

– Нет-нет, она приезжала несколько раз, пока была в силах.

– Но ты все равно сюда ездил, независимо от того, могла она или нет.

– Да. Но понимаешь, мне нужно было смотреть за усадьбой. Я не мог бросать ее на целый год.

– Но здесь куча слуг, разве они не присмотрели бы? А Норман Ллойд – твой управляющий, верно ведь? Он бы не допустил, чтобы здесь что-нибудь случилось.

– Это не то же самое. Хозяйский пригляд – лучшее удобрение. Если в доме не живут, он умирает.

– Ты хочешь сказать «если его не любят».

– Да, именно это я и хочу сказать.

– Мать его никогда не любила.

– Нет.

– Но все равно приезжала.

– Да. Она хотела посмотреть, что я с ним делаю. Она обожала такие вещи. Наверно, это у нее от отца. Он понимал в строительстве.

– Но плохо кончил?

– Я бы не сказал.

– В приюте для нищих. Разве это не позор?

– Для старухи и девочек – да. Но я слышал, что Уильям Макомиш жил припеваючи. Видишь ли, он был умный человек. Он вел бухгалтерию приюта лучше, чем мог бы любой наемный работник. И еще он читал нищим лекции – да-да, лекции – о нагрузках и сопротивлении материалов, о применении геометрии в строительстве, о безрассудстве Русско-японской войны и вообще обо всем на свете. Он был старый балабол, но не дурак. Обожал говорить. Выходит, он под конец жизни стал чем-то вроде пародии на тебя – преподаватель, хранилище знаний, профессиональный мудрец.

– Спасибо, папочка. Ты умеешь сказать человеку приятное.

– Да ладно тебе! Ты же знаешь, я тобой очень горжусь.

– Рад слышать. Взаимно: я тобой тоже горжусь.

– Да, я неплохо справился, особенно если учесть, в каких ужасных условиях я начинал.

– Так ли уж они были ужасны? Ты цитируешь Оссиана. От своих коллег я его ни разу не слышал.

– Это все матер. Милая, ангельская душа. Без нее мы бы погибли. Когда мы перебрались в Канаду, патер совершенно пал духом.

– Очень тяжело было в первые годы?

– Чудовищно. Мы и дома жили скромно, но я не привык к грязи и озлобленности. Первые месяцы в «Курьере»… Ты говоришь, Оссиан; в те дни мне все время приходила в голову одна его строчка: «А ныне слепой, и скорбный, и беспомощный я скитаюсь с людьми ничтожными» [64] Дж. Макферсон. Поэмы Оссиана. Перев. Ю. Левина. . Бик Браудер и Чарли Дилэни были ничтожными людьми, это уж точно. Мне пришлось как-то выкарабкиваться.

– И ты выкарабкался! Ты шел путем героя и победил.

– Да ладно тебе! В этом не было ничего героического. Просто приходилось тяжело работать и много чем жертвовать.

– Каждый идет путем героя и совершает героические подвиги, где и когда приходится. Если у тебя достало храбрости сразиться с драконом, или судьбой, или чем угодно, то не важно – победишь ты или падешь в битве, все равно ты герой. Слушай, папа, я всегда хотел спросить – что тебя сподвигло на такой жизненный успех? Такой успех, который наконец привел тебя в «Белем»?

– Честно скажу тебе, Брокки, я думаю, это была лень. Понимаешь, мне всю жизнь хотелось одного, и я старался видеть эту великую цель в конце пути. Я всегда хотел иметь возможность лечь и подремать после обеда минут двадцать. Каждый день. И я понимал, что подмастерью печатника или монотиписту это недоступно. Даже профсоюз не рискнул бы этого потребовать – если бы им хватило фантазии до такого додуматься. Мне было очевидно, что я должен работать на себя, иначе не видать мне дневного сна как своих ушей. И вот я откладывал гроши, экономил на всем, и твоей матери пришлось во многом себе отказывать, и наконец я купил за несколько сот долларов половинную долю в маленькой еженедельной газетке. И получил вожделенный послеобеденный сон. А после этого нужно было просто тяжело работать, как я уже сказал.

– В каком-то смысле эта история чудовищно аморальна. «ЛЕНЬ ПРИВОДИТ ПРЕДПРИНИМАТЕЛЯ К УСПЕХУ» – ничего себе был бы заголовок.

– Ужас просто. Сбивает с толку молодежь. Зато истинно. Ужасные и сбивающие с толку вещи вообще часто бывают истинными.

– И мать тебя поддерживала и стояла за тебя все это время?

– Как настоящий воин. Лучшая в мире жена.

– Тогда что пошло не так?

– Не так? Что ты имеешь в виду?

– Ты же знаешь. Сколько я себя помню, вы двое тянете в разные стороны. Когда вы перестали тянуть вместе?

– Даже не знаю, рассказывать ли тебе.

– Не знаешь?

– Причину-то я знаю. Но я никогда никому не рассказывал. К тому же она твоя мать.

– Это что-то постыдное? Может, у тебя была другая женщина?

– До чего ты банально мыслишь! Если между мужем и женой что-то не так, обязательно должна быть другая женщина! А еще преподаватель литературы. Больше ты никаких сюжетов не знаешь?

– Поменьше валлийской риторики. Выкладывай. Неужели ты думаешь, что я недостаточно взрослый?

– Мы были очень близки. Не как в голливудских фильмах, а по-настоящему. До тебя у нас был другой ребенок. Где-то через год и два месяца после свадьбы. Мы тебе не рассказывали. Девочка, родилась мертвой. Это был удар, но мы его пережили. Интересно, что делают с мертворожденными детьми? Доктор его унес. Возможно, закопал в саду под розами. Он что-то бормотал об осложнениях у старородящих, но я не обратил внимания. Мне надо было утешать твою мать. А потом Джон Вермёлен написал историю семьи.

– Я и не знал.

– Я ее не держу в доме, и твоя мать, думаю, тоже. Но у меня в редакции газеты, которой я тогда владел, была маленькая типография, и Джон попросил меня отпечатать его книгу. Брошюрку, по сути. В ней перечислялись все члены семьи вплоть до момента публикации, и тут я обнаружил правду о твоей матери.

– Господи, да что же такое?

– Когда мы поженились, она соврала насчет своего возраста. Убавила себе добрый десяток лет. Я пришел в такую ярость, что расплакался. Стоял и плакал прямо у стола для верстки. Я вспомнил, как патер мне однажды сказал: «Родри, ты не можешь не знать, что Мальвина много старше тебя. Это весь город знает. Ты что, не слышал?» Но я был упрям и сказал, чтобы он занимался своими делами и не лез в мои. Когда я пришел к твоей матери и спросил ее в лоб, у нас вышла ужасная ссора. Длиной в несколько дней. Она не защищалась. Только рыдала. Она меня обманула, и я думал, что никогда ее не прощу. Но все же простил, и ты – свидетельство этого. Когда ты родился, твоей матери было почти сорок пять лет, а в те дни – сколько тебе сейчас? самому уже сорок пять? – рожать в этом возрасте считалось очень рискованно. Но с тобой, кажется, все в порядке. Ты долгодум, как и положено детям немолодых родителей.