Михаил Кормин - Красная река, зеленый дракон [litres]

Сам же Костя сейчас несся вперед. Или назад. Или просто двигался в пространстве, одновременно во множестве направлений. И за ним по пятам, во всех этих немыслимых направления одновременного перемещения следовал кто-то еще. Присутствие этого, кого-то, и было причиной того ужаса, что поселилась внутри Кости, и постоянно напоминала ему о немце-коменданте. Черная колонна, мундир, лицо и перчатки. Вихрь тихой, сдержанной, но от этого не менее сильной ненависти именно к нему. Это был тот, кого веснушчатая черноволосая девочка назвала Дельфаброй. Немецкий офицер, забиравший детей. И отвозивший сюда. В Карташевскую. В большой черный дом, и так полный военнопленных.

Через несколько мгновений или десятилетий, проведенных в попытках спастись от преследовавших его злобы и презрения, несшихся по беспросветному мраку, Пивоваров различил отблески огня в темноте. Четверо подростков, которые чем-то поливали стены Матвеевского дома. Костя не видел, что цыганские дети льют на стены. Но скорее всего это был бензин. Три девочки, и один мальчик. Начало мая. Ночь. Почти зацвела черемуха. У мальчика в руках факел из ножки стула, обмотанной тряпками. Именно этот факел и является источником света, на этих тряпках на трухлявой деревяшке и пляшет пламя.

– Наташка, Вадома, Дика, вы чего там возитесь? Давайте быстрее. Запалим нахрен все это, и уедем все вместе. – Мальчик, которому было не больше четырнадцать, оглядывался вокруг. Он не хотел, чтобы кто-то узнал о том, что они собираются сделать. Костя чувствовал это.

– Вадик, кар тути андэ кэрло, возьми и помоги! – Вадома, самая старшая, зло прошипела из-за кустов на брата. – Ты чего вообще раньше времени зажег?

– Чтоб вам виднее было. Выливайте все давайте.

– Вылили уже. Наташ, корова, вылила?

– Да щас уже, чего орете-то… Все.

– Давай, отходи тога. Дика, ты как, готова тоже?

– Готова, готова. Канистру-то куда?

– Что как дура-то, тут брось. Сейчас как запалим – не до канистры будет, пластиковая она.

– Ну, да.

Девочки, закончив обливать стены бензином, подошли к Вадику. Вадик осмотрел их работу, цокнул языком, и ничего не сказал. Передав на время факел Наташе, достал из-за пазухи черную балаклаву. Надел ее, и, забрав факел, махнул девочкам рукой:

– Начинаем, короче.

Девочки, как по команде, достали смартфоны и включили запись видео. Вадик подошел к дому поближе. Кто-то из девчонок догадался включить фонарик. Теперь мальчика было хорошо видно. Луч холодного электрического света, как софит, падал прямо на него:

– Бахталэс, братья. Мы уже говорили на канале, что готовились к этому целый месяц. Наши семьи слишком давно живут в этой деревне. И ходит вокруг этого дома. Старый дед говорит, что одни мы не справимся. Шофранка тоже не разрешает, когда мы приезжаем сюда. И все кто старшие говорит, что пока помощи не будет, мы с домом сделать ничего не сможем. Так вот, мы уходим, сегодня ночью. А дом исчезнет. Как все и говорили – исчезнет дом, исчезнет и то, что внутри. Дом мы поджигаем. Его называют нехорошим? Да. Но нам сидеть и ждать, пока кто-то неизвестный придет и поможет уже надоело. Нас не ищите, все равно не найдете. Запись эта на нашем канале последняя. Спасибо всем, кто донатил. И когда все это сгорит, наши семьи будут свободными. Лачи рят, спокойной ночи.

С этими словами Вадик поднес факел к стене дома. Но фонарик смартфона неожиданно погас.

– Эй, вы чего там? – Вадик крикнул в весеннюю ночь. – Девчонки, на зарядку не не ставили что ли?

Вадику никто не ответил. Стена дома не хотела гореть, хоть и блестела от бензина. А потом и факел Вадика погас, и Костя понял, что дети оказались каким-то образом внутри пустого здания. Как это произошло, он не знал. Вокруг было темнее, чем это бывает обычной майской ночью. Поселок пропал. Всем телом Пивоваров ощущал какой-то недобрый, яростный ветер, давивший на него со всех сторон. Часть той ярости, что гналась за ним. Но этот ветреный сумрак постепенно рассеивался, по крайней мере, в одной точке перед ним. Там, где находилась вытянутая Костина рука, сжимавшая металлическую звездочку. Звездочка еле заметно мерцала золотистым и розовым, то вспыхивая, то опять потухая. Казалось, что она не лежит в ладони, а стала теперь частью самой руки Кости. Разгораясь все сильнее, наполняла кисть жаром. И от этого жара хотелось вытянуть руку еще сильнее вперед. Что Костя и сделал.

Свет звезды увлек его за собой, пронося через темноту, ночь, ветер и бревенчатые стены.

В ту же секунду он оказался внутри Матвеевского дома, следуя за пропавшими детьми. На втором этаже. Хотя ни лестницы, ни прохода на первый этаж он не видел. Вокруг было огромное помещение, больше походившее на пещеру. Единственным источником света по-прежнему оставалась звездочка, горевшая уже оранжевым, словно костер на ее эмали стал самым настоящим огнем. Пивоваров летел вперед. Он плыл в черноте. Дом окружал его, давил, словно стараясь не пустить дальше. Но Костя принял решение, что ему нужно двигаться. Отчего-то он был совершенно уверен в том, что только лишь продравшись через давящую темноту он сможет вырваться из него на свободу. Ведь на самом деле он сейчас все еще находится в нем.

Вскоре то, невидимое, что преследовало его все это время, и окружившее теперь со всех сторон, стало еще сильнее. Какие-то неясные потоки тянули вниз, разрывали Костю на части, душили, выкручивали суставы. А еще впереди возникло нечто, к чему дом, или то, что находилось в нем, очень не хотел подпускать Костю. Пивоваров уже знал, что это. Силы Дель-Фаббро, того, чем стал немец после смерти, силы всех тех, кто помогал ему во время оккупации поселка, и даже теперь, после смерти, не расставался с комендантом пытались скрыть от Пивоварова рисунок. Точно такой же, какой Кувшинина увидела в Сиверской, на Лунном камне. Рисунок, источавший мертвенный зеленый свет. Споривший с сиянием Костиной звезды все сильнее и яростнее с каждой секундой, пока Костя приближался к нему. А точнее – с каждой секундой, пока рисунок выступал из темноты, проявляясь из клубившегося черного ничто.

Нарисован рисунок был на полу. Костя видел его четко и ясно. Так, будто ему удалось все-таки забраться на второй этаж. Мир расслоился. Часть Пивоварова находилась в Матвеевском доме, который стоял на Дачной улице, в поселке Карташевская. Часть же прибывала где-то еще, в мире, где Дель-Фаббро был частью дома, самим домом, пятью душами или разумами тех, кто когда-то составлял чешуйку Ордена Зеленого Дракона и одновременна чем-то иным. Более древним, страшным и сильным, чем любые фашисты, мертвые или живые. В том мире, где эта единая сила, как вода на океанской глубине, пыталась сейчас раздавить и смять Костю, тоже была зеленая свастика. Она медленно вращалась в черной тягучей пустоте. Там, в мире Дель-Фаббро, где война так и не закончилась, где все так же в вечном круговороте хитросплетения зеленых, тугих потоков, извивалось что-то невообразимое. У той свастике, повторившей нарисованный на деревянном полу Матвеевского дома знак, тоже были головы на концах. Не змеиные, а человеческие. Головы четырех цыганских детей и одного курьера из Сиверской. Живые. И все они видели Костю. Теперь все они заметили его, приближающегося, с горящей золотым звездой в руке.