Александр Уваров - Сердце [СИ]

— Садись, давай, — сказал Фёдор и легонько потянул Дмитрия Ивановича за брюки. — У него разговор к тебе… Это ведь честь-то какая! Ты, друг дорогой, и сам понять не можешь, какая это честь тебе сейчас оказана! Ты это потом только поймёшь, если…

Что это за «если» и что за этим «если» должно последовать — Фёдор не пояснил. Он подпихнул ногой газетную кучку, не то разравнивая, не то приминая газеты, потом подбежал к врачу (тот успел уже опустить руку и сидел в прежней неподвижности) и шепнул, быстро показав пальцем на альбом, который Дмитрий Иванович прижимал к животу:

— А он ещё и рисовать умеет! Великая вещь! Великая, что и говорить! Вот ведь гостя какого дорогого я привёл!

Врач протянул руку и резким движением оттолкнул надоедливого своего помощника. Потом, подождав, пока Дмитрий Иванович, неловко подогнув ноги, присядет, наконец, на газеты, сказал:

— Ты не ответил на вопрос, Савёлов Дмитрий Иванович. Здешний житель?

— Не понял я, — робко прошептал Дмитрий Иванович и беспокойно заёрзал на зашуршавших газетах.

И даже посмотрел по сторонам, будто искал поддержки в странном этом разговоре у каких-то невидимых, но вполне благоразумных собеседников, что вполне могли бы стоять рядом и сочувственно подмигивать бедному Дмитрия Ивановичу, связавшемуся с беспутным бродягой и вынужденному находить объяснения таким вот непонятным вопросам.

— Вы это, — нашёл, наконец, подходящий ответ Дмитрий Иванович, — вы меня Дмитрием называйте… Так-то проще… А то официально — я не привык. Вы — Дмитрием… Мне так проще… А вас как, простите, звать? А то вы не представились, а мне к вам обращаться как-то надо и неловко…

— Здешний житель? — упрямо повторил врач, начисто проигнорировав его последнюю фразу. — Этого мира житель?

— Этого, этого! — подал Фёдор голос из самого дальнего и тёмного подвального угла, в который он заполз сразу же как сотворил подстилку из газет.

— Заткнись, мразь! — выкрикнул врач и, резко подавшись вперёд, схватил Дмитрия Ивановича за штаны.

— Говори, рисуешь?!

«Близко я к нему сел, — с тоской подумал Дмитрий Иванович. — Вот ведь достал-таки!»

— Рисую, — печально кивнул Дмитрий Иванович.

— Пой, Дмитрий, — захрипел врач и отпустил штанину, с трудом разжав скрюченные судорогой пальцы.

И, застонав, откинулся к стене.

— Пой, Дмитрий… Танцуй, Дмитрий… А нассы-ка мне на голову, радость небесная… Дай посмотреть!

— Что?

— Дай! — повторил врач. — Рисунки… Дай! Я Пришелец! Я Пришелец! Слышал? Слышал обо мне? Дай! Мне! Сейчас нужно, сейчас же! О, дай, дай мне!

Он задрожал, протянул руки вперёд, он тянулся к альбому, хватал пальцами воздух — так, словно нашёл, наконец, что-то очень, очень для него важное, без чего никак не мог теперь уже жить.

Веки его задрожали, глаза сжались в чёрные щёлочки — то ли от боли, то ли от нетерпения и желания во что бы то ни стало схватить этот заветный альбом с рисунками.

— Да что это вы? — испуганно прошептал Дмитрий Иванович и инстинктивно откинулся назад, поражённый напором лекаря. — Зачем это вам? Это же так, ерунда форменная. Там и смотреть нечего. Нечего там смотреть, это я точно вам говорю. И о пришельцах я ничего не слышал, я вообще никакими пришельцами не интересуюсь. Напрасно вы так заволновались, мне это совсем не интересно…

Фёдор незаметно подполз к Дмитрию Ивановичу на четвереньках и шепнул в самое уже:

— Дай…

— Что?! — вскрикнул от неожиданности Дмитрий Иванович и закрутил головой.

— Ты? Ты что подползаешь так? Ты специально напугать хочешь? Специально меня напугать хотите?

Дмитрий Иванович попытался встать, но Фёдор с силой надавил ему на плечи и заорал, заглушаю уже не кричащего, а отчаянно верещащего Пришельца:

— Дай!!! Да-а-а-а-а!!! А-а-а-а-а-а!!!

— Подавись, — прошептал Дмитрий Иванович и бросил Пришельцу пакет с альбомом.

— Рисунки, — радостно и довольно забормотал Пришелец и потряс пакет. — Падай, падай, альбомчик. Падай, любезный.

Пришелец закашлялся, забрызгал слюной. Всхлипнул, потёр грудь и, подхватив выпавший альбом, отшвырнул пакет в сторону.

— Он мокрый у тебя, — ворчливо заметил Пришелец. — Пакет мокрый у тебя. Почему?

— Под дождь попал, — смиренно объяснил ему Дмитрий Иванович.

Фёдор не убрался снова в свой угол, торчал теперь за спиной, шумно и мокро дышал в затылок. Это не нравилось, совсем не нравилось Дмитрию Ивановичу. Это было неприятно, так неприятно, что мурашки пробегали по спине. И чувствовалась явственной электрической дрожью исходящая от Фёдора постоянно нарастающая опасность.

Что-то нехорошее он задумал, нехорошее.

— Вот так, — сказал Пришелец, листая альбом.

Каждую страницу он рассматривал секунд пять, не больше. Но Дмитрий Иванович мог с уверенностью сказать, да что сказать — поклясться мог, что Пришелец рассматривает страницы внимательно, не только рассматривает — запоминает…

«Как это… Сканирует, что ли?» — вспомнил Дмитрий Иванович мудрёное слово.

Рисунки — разноцветные плывущие пятна с размытыми краями, поверх густо исчёрканные ломаными жёлто-зелёно-красно-лиловыми линиями, отражались в глазах Пришельца, за секунды отпечатывались в них. И после каждой пролистанной страницы угольные глаза на миг бледнели и вспыхивали острыми, серебристо-белыми огоньками.

— Хорошо, — сказал Пришелец. — Хорошо…

«Что там хорошего? — недоумевал Дмитрий Иванович. — Так, с красками вот вожусь… Тамарка-то мазнёй это называла… Да разве она понимает? Разве понимает?»

— Хорошо, — повторил Пришелец и закрыл блокнот.

Но вернул его, а положил рядом с собой. И даже ладонью прижал, словно боялся, что автор решится вдруг — и кинется отнимать.

— А я что говорю? — радостно заурчал Фёдор. — Я ведь абы кого не приглашаю. Гость дорогой, чудесный гость. Такого лечить можно, и нужно даже!

Пришелец кивнул и кинул старое, истлевшее покрывало себе на ноги.

— Мёрзну, — пожаловался он.

— Это бывает, — заметил Дмитрий Иванович.

И подумал: «Ночь, должно быть, уже. Тамара волнуется… Нехорошо как-то всё вышло, нехорошо. Такие дела…»

— Это было много лет назад, — сказал Пришелец. — Трудно понять, но ты сможешь. Ты — особенный, теперь я точно это знаю. Не то, чтобы возлюблен властителями твоего мира… Они, пожалуй, и не знают о тебе. Они вообще мало кого знают лично, разве только раз в тысячу лет пара-тройка ваших уходит на встречу. Остальные — сами по себе. Но тебе кое-что дано. Хочешь ты этого или нет, осознаёшь ты это или нет, нравится тебе это или нет, но тебе дано. Не так много, но дано. Ваш мир скуп. Он редко даёт глаза. Он редко даёт человеку больше одного сознания. У тебя их два. Одно — то, что положено. И второе — то, что даёт возможность видеть. Ты можешь видеть. Поверь мне, это никому не интересно…