Александр Уваров - Сердце [СИ]

И окно откроется, и распахнутся двери, и красное сияние полдня согреет его, облака — ни к чему, он устал, жёлтая трава к Сезону Снов, вернулся, и никогда не покидал, поймите правильно… хорошо… хорошо…

Надо только остановить Время. Не забыть остановить его, иначе с разгона оно опрокинет его, захватит, потащит за собой. И вернувшийся странник, мгновенно состарившись, рассыплется в прах на пороге родного дома.

Синхронизация… Как она делается?

Да помогут небесные владыки вспомнить! Да откликнутся они на мольбу!

Надо только набрать нектара на восемь глотков. Выцедить его из мешка.

И — к выходу!

Но надо быть осторожней… Не то получится, как в прошлый раз…

Проклятый абориген! Тупое существо! Этого мерзавца совершенно ничему невозможно научить. Конечно, иногда он полезен. Иногда — очень полезен. Иногда — просто незаменим (да и кем его можно заменить? он ведь единственный, кто не боится необычной внешности его, Пришельца).

Но ведь сколько пакостей и подлостей приходится от него терпеть! И как же тяжело сносить примитивные (и потому — особенно тяжелые) его оскорбления! И как ужасна и непроходима глупость этого существа!

Хотя он и говорит, что занимает высокое положение среди аборигенов и пользуется их величайшим уважением, но такой хозяин, даже при всей его влиятельности, а потому и полезности, совершенно нетерпим.

Это он на прошлом цикле перемещения подмешал исходящую из тела зловонную жидкость, содержащую аммиак, в чудесный нектар (ну невозможно в здешней атмосфере провести анализ нектара по запаху!) и тем самым сорвал Переход.

Ведь объяснял он аборигену, не раз объяснял — аммиак вреден для нектара. Он непредсказуемым образом изменяет его свойства.

Страшный вихрь закружил на восьмом глотке, ударил о трубы…

Сам абориген испугался тогда, завопил отчаянно, опустился на четыре конечности (подобно неразумным тварям этой планеты) и так вот побежал к выходу.

Только так и спасся, подлый!

А Пришельца вихрь бил о трубы и стены ещё много раз.

И искалечил его.

На прошлом цикле нектар пришлось вылить. Весь.

И добывать снова.

Но теперь он, Пришелец, жалок. И искалечен. Теперь ему тяжело ходить. Почти весь день он вынужден лежать на куче зловонных тряпок и лишь иногда, превозмогая боль, может переползать, цепляясь когтями за трещины в каменном полу, к проржавевшему крану и, открыв его, торопливо глотать тёплую, кислую, подземную воду.

Нет, теперь он не может сам добыть восемь глотков.

А то, что есть — едва ли поможет.

Первый глоток из двух оставшихся вернёт ему молодость, второй — придаст силы его рукам, но излечить не сможет и нектар. И что будет? Сильное тело, которое едва ли на переломанных конечностях сможет передвигаться в этом мире с тройной силой тяжести.

Значит, мешок сам добыть Пришелец не сможет.

А если и сможет…

Странная, жестокая шутка! Он, лучший лекарь на планете, если и вернётся домой, то больным… Калекой…

Впрочем, дома он сможет себя вылечить.

Надо только вернуться!

По счастью, абориген не покинул его.

По его вине прилились вчера драгоценные глотки, но он искупит свою вину.

И способности свои Пришелец не утратил. Он держит местного, держит крепко!

Шанс ещё есть. Ничего, Переход подождёт. Местный ушёл, но это ненадолго. Он вернётся. Он принесёт мешок. Или узнает, как раздобыть его.

Но… Что это?

Какой противный скрежет!

Он говорил: «Петли… Они не смазаны. И дверь открывается с трудом. Когда-нибудь я не смогу её открыть».

Он вернулся. Владыки милостивы — он вернулся.

Фёдор спустился вниз по покатым бетонным ступенькам с отбитыми краями и, помедлив немного, махнул рукой, приглашая Дмитрия Ивановича последовать за ним.

— Иди, что ли… Да не бойся, тут подвал хороший, чистый. Зверюг всяких хвостатых не водится, потравили их когда-то. Давай за мной…

В любой иной день Дмитрий Иванович, конечно же, и мгновения не промедлил бы — сбежал бы подальше и от подозрительного бродяги, которого пользует доктор, живущий в подвале серого двенадцатиэтажного дома, что стоит на отшибе дальнего городского квартала, едва не у самой кольцевой дороги; и от всех прочих бродяг с необыкновенными друзьями и самыми заманчивыми предложениями.

В любой иной день… Да что в иной день — и сегодня бы утром непременно отказался бы спускаться по разбитым ступеням вниз, навстречу влажному, удушливому, гнилому запаху подземелья.

И днём, пожалуй…

«Что же это со мной происходит сегодня? — подумал Дмитрий Иванович. — Что это за озарение на меня нашло?»

И поставил ногу на ступеньку.

— Да не возись, — сказал Фёдор и взялся за криво привинченную ручку двери в подвал. — Я уже открываю… Он не может ждать, он не любит, когда дверь слишком долго остаётся открытой. Ему наш воздух вреден…

Фёдор тут же осёкся и втянул голову в плечи.

— Кому? — удивлённо переспросил Дмитрий Иванович, решившийся было продолжить путь, но от ненароком вырвавшейся у Фёдора фразы оцепеневший и снова замерший, на этот раз уже на третьей ступеньке.

«Только бы не ушёл, — с трудом подавляя дрожь и нарастающую панику, подумал Фёдор. — Совсем уж плохой я стал, совсем… Болтаю, невесть что… Плохо мне будет, ой как плохо мне будет, если мужик этот уйдёт! Не простит меня гость, не простит… И за прошлые грехи платить придётся, и за эту вот глупость мою. Господи, задури ему голову! Задури!»

— Почему это наш воздух ему не нравится? — спросил Дмитрий Иванович (и Фёдор с тревогой отметил, что мужик этот, Дмитрий который, явственно начал разворачиваться, не иначе, чтобы прочь бежать). — Это доктору не нравится? А с чего это вдруг?

«С чего? — спросил сам себя Фёдор. — Думай, дурак, думай! Сообрази, скажи хоть что-нибудь!»

— Это… загазовано тут всё слишком, — нашёлся, наконец, Фёдор.

И радостно заулыбался, довольный своей сообразительностью.

— Точно! Машины всякие ездят, выхлопные газы. Он мне, бывало, так и говорит, что, дескать, плохо тут всё. Дым, дышать тяжело…

— Да здесь же парк рядом! — возразил Дмитрий Иванович. — Графа Шереметьева имение в двух шагах. Пруды, деревья… Что граф, дурнее нас, что ли, был? Тут же воздух — самый чистый в Москве. Ну уж, по крайней мере, получше, чем в подвале.

— А ещё он инфекции боится, — продолжал вдохновенно, но неубедительно, врать Фёдор. — Как всякий, как говорится, кто «у смерти на пути», понимаете ли, встаёт… Людей, можно сказать, спасает. Всю жизнь с микробами дело имел, с заразой всякой, вот и на характере отразилось. Всегда так и говорит…

— Крутишь ты что-то, Фёдор, друг ты мой разлюбезный, — с явным уже подозрением сказал Дмитрий Иванович. — Чего это он у тебя в подвале прячется? Да и ты, когда сюда шёл, всё по сторонам оглядывался. Ты думаешь, я не видел? Я всё видел! Оглядывался и голову в плечи, как собачонка побитая, вжимал. Чего он торчит?