Говард Лавкрафт - Некрономикон. Книга запретных тайн [сборник litres]

Ничто не предвещало тех событий, о которых я собираюсь рассказать. Хотя странный человек Ромеро заинтересовал меня, а мой перстень занимал его воображение, однако до тех взрывных работ ни у меня, ни у него не было предчувствий. Ввиду геологических особенностей понадобилось углубить шахту в той ее части, что располагалась ниже всех горизонтальных проходов, и поскольку управляющий рудником был убежден, что в этом месте почти несокрушимая скала, был заложен мощный заряд динамита. Ни мне, ни Ромеро не довелось принимать участие в этой работе, так что обо всем этом мы услышали от других. От взрыва, оказавшегося мощнее, чем предполагалось, вся гора содрогнулась. Окна в лачугах на ее склонах повылетали, а рудокопов, работавших в близлежащих туннелях, сбило с ног. В озере Джевел, расположенном выше места взрыва, воды вздыбились, как во время бури. После обследования места взрыва выяснилось, что под землей разверзлась пропасть столь чудовищно глубокая, что ни одна веревка не доставала до ее дна и свет фонарей не добивал до него. Озадаченные землекопы явились к управляющему рудником, и тот приказал взять сколько угодно самых длинных канатов, связать их и измерить глубину.

Вскоре побледневшие рабочие вернулись и сообщили управляющему рудником, что его план провалился. Вежливо, но твердо они не только отказались вернуться к пропасти, но и заявили, что не будут работать в шахтах, пока провал остается незапечатанным. Наличие рядом чего-то непостижимого, очевидно, пугало их. Управляющий не стал их за это упрекать. Вместо этого он глубоко задумался над тем, что делать завтра. В тот вечер ночная смена не вышла на работу.

В два часа ночи в горах зловеще завыл одинокий койот. Откуда-то с территории прииска то ли ему в ответ, то ли кому-то другому вторила собака. Над вершинами гор собиралась буря, и облака причудливой формы неслись возле чернильного лоскута на звездном небе, по краю которого лунный свет с трудом прорывался сквозь их перисто-слоистую толщу. С лежака надо мной, где обычно спал Ромеро, донесся голос, возбужденный, напряженный, пронизанный непонятным мне смутным ожиданием.

– Madre de Dios!.. el sonido… ese sonido… oiga Vd! lo oye Vd?.. señor, этот звук!

Я прислушался, стараясь понять, о каком звуке он говорит. Хорошо различался вой койота, собаки и звуки бури – особенно бури, уже заглушавшей все прочие звуки, поскольку ветер разошелся в полную силу. За окнами сверкали молнии. Я попытался уточнить у взволнованного мексиканца, перечисляя звуки, которые слышал:

– El coyote?.. El perro?.. El viento?..

Ромеро замолчал. Затем до меня донесся его благоговейный шепот:

– El ritmo, señor… el ritmo de la tierra… что-то пульсирует под землей!

Теперь я тоже услышал, и это заставило меня вздрогнуть по непонятной причине. Откуда-то из глубины земли доносился звук – пульс, как сказал мексиканец, – и этот ритм, хотя и негромкий, уже ощущался отчетливее воя койота, собаки и усиливающейся бури. Пытаться описывать этот звук бесполезно – он не поддается описанию. В нем было что-то от пульсаций мощного двигателя, зарождающихся в чреве большого лайнера и доносящихся до верхней палубы, однако без ощущения мертвенности и неодушевленности звука работы механизма. Из всех его качеств более всего меня поразило ощущение придавленности толщей земли. Мне тогда сразу припомнилась цитата из Джозефа Гленвила, использованная для эпиграфа Эдгаром По: «необъятность, неисчерпаемость и непостижимость его деяний, глубина коих превосходит глубину Демокритова колодца».

Внезапно Ромеро спрыгнул со своей койки и замер рядом со мной, завороженно глядя на перстень, загадочно мерцающий при вспышках молний, а затем уставился в сторону шахты. Я тоже поднялся, и мы некоторое время неподвижно вслушивались в странный ритмичный звук, который рос и, казалось, становился все более одушевленным. Затем, словно подчиняясь чужой воле, мы двинулись к двери, с дребезжанием сдерживавшей бушующую снаружи бурю. Пение где-то в глубине – а именно на пение стал походить звук – становилось словно бы более глубоким и объемным, и нас неодолимо влекло выйти в бурю и заглянуть в зияющую черноту шахты.

По пути мы не встретили ни души, поскольку рабочие ночной смены ввиду неожиданного выходного наверняка засели в «Сухом ущелье» и скармливали там сонливому бармену зловещие слухи. Только в сторожке светился желтый квадрат окна, словно недреманное око. Я рассеянно задался вопросом, остался ли сторож равнодушным к странному звуку, но Ромеро ускорил шаг, и я не стал пытаться выяснить это.

Мы начали спускаться в шахту, звук стал сложным, с отчетливо различимыми составляющими. Мне он показался подобием музыкального сопровождения восточных церемоний, с боем барабанов и многоголосым пением. Как вам известно, я много лет жил в Индии. Мы с Ромеро решительно спускались по наклонным проходам и лестницам в манящую глубь, к тайне, которая нас неудержимо влекла. В какой-то момент я решил, что сошел с ума – это было тогда, когда я осознал, что идем мы не в кромешной тьме, но старинный перстень на моей руке излучает жуткое сияние, прорезающее влажный тяжелый воздух вокруг нас.

После очередного спуска по веревочной лестнице Ромеро вдруг бросился бежать, оставив меня в одиночестве. Должно быть, очередное изменение в звучании барабанного боя и пения, для меня оказавшееся просто заметным, подействовало на него многократно сильнее; испустив страшный вопль, он припустился наугад во мрак пещеры. Я слышал его последующие выкрики и стоны, когда он спотыкался о камни, задевал обо что-то и неуклюже спускался по шаткой лестнице. Будучи напуганным, я все же сообразил, что перестал понимать его слова, хотя отчетливо слышал их. Грубые, выразительные многосложные слова сменили его обычную смесь из плохого испанского и чудовищного английского; лишь многократно повторенное им слово «Уицилопочтли» показалось мне знакомым. Позже я осознал, что встречал это слово в трудах великого историка, и содрогнулся от возникшей при этом ассоциации.

Кульминация событий этой ужасной ночи, непонятная и стремительная, произошла, когда я достиг последней пещеры, где заканчивалось наше путешествие. Из темноты впереди донесся последний вопль мексиканца, подхваченный диким хором, подобного которому мне не доводилось слышать за всю мою жизнь и надеюсь, что более не доведется. В тот момент мне показалось, что все земные чудовища и вся прочая нечисть разом отверзли глотки, готовясь погубить человеческий род. В ту же секунду свет, который испускал мой перстень, погас, и я увидел другой свет – от зарева в нескольких ярдах впереди меня. Вскоре я приблизился к светящейся пропасти, поглотившей, очевидно, несчастного Ромеро. Осторожно заглянув через край, ничем не огороженный, я увидел кромешный ад, бурливший огнями и звуками. Сначала я видел лишь бурление пятен света, но затем из месива стали выплывать смутные очертания, и я различил… Хуан Ромеро?.. но Боже!.. не осмеливаюсь сказать, что я увидел там!.. Затем само небо пришло мне на помощь, все накрыл жуткий грохот, словно столкнулись две вселенные. Хаос, мельтешивший в моих глазах, исчез, и я познал покой забвения.