Евгения Кретова - Альтераты. Соль

Боль разъедала, будто соль, брошенная на кровоточащие раны, обида сводила с ума. Анна медлила, как не медлила никогда. Слушала биение своего живого сердца, как не слушала никогда. И голоса, которые цеплялись тонкой паутиной за руки, удерживая на краю. Прыгнешь — и завтра не наступит никогда.

Андрис тихо засмеялся:

— Ты даже убить меня не можешь…

Она посмотрела на него с жалостью. Приподняла за подбородок, заглянула в глаза:

— Потому что прощаю, — сердце пронзил ее горький, ледяной поцелуй.

Андрис почувствовал жжение в груди, отшатнулся нерешительно, не в силах оттолкнуть прохладу ее рук. Нежный воск ледяных объятий, бесконечный шелк серебристых волос душили сладко и тягуче. В подернутых темнотой глазах — забытая и пугающая синева.

Черная ночь как тогда, тысячу лет назад. Неприветливое море. Жестокий шторм. Ветер срывал паруса, смывал людей. Неистово выл раненым вепрем. Треск дерева. Ледяные копья рвали обшивку, снасти. Надежды нет. И нет спасенья.

Воспоминания ложились на плечи, просачивались сквозь кожу, смешивались с ее поцелуем.

« Будь ты проклят », — искусанные в кровь губы и непокорные глаза в полуночной тишине трюма — последнее, что останется с ним: с каждым прикосновением, с каждым вздохом, его душа рассеивалась дождем.

Над княжичем сомкнулась темнота. Теперь уже навсегда.

Анна сделала шаг назад. Подставила лицо дождевым слезам. «Все остановит вода».

Андрис, затаив дыхание, следил за ее движениями, равнодушно и безнадежно. Безумие тонкой паутиной подкрадывалось к нему, оставляя единственный реальный образ — дерзкий девичий профиль и пронзительную синеву глаз.

— Морена, — позвал в туман. Тонкие пальцы сомкнулись в пустоте.

Анна посмотрела на Карину, бросила ей через плечо, назвав по имени, как тысячу лет назад:

— Ты хотела его, Зарина? Больше жизни хотела… Забирай. Тысячу лет спустя — забирай. Весь твой.

Она разжала руку: на узкой девичьей ладони темнел ключ. Покрытый патиной металл схватило серебром, окутало белой шапкой инея. А в следующий миг он рассыпался ледяной пылью.

Серые фигуры призраков за ее спиной вздохнули с облегчением и один за другим растаяли в тумане.

За перекрестком, разрывая тишину, выли полицейские сирены. Анна подошла к отцу, посмотрела устало и улыбнулась.

— Все хорошо, пап, я здесь.

— Раз, два, три, четыре! — Гейша отбивала ритм.

Четыре такта щетки по хай-хет с постоянно усиливающейся атакой. Пятый такт вступление «лид» гитары Слайдера. Тринадцатый такт — мощная «завеса» на бас-гитаре. Пятнадцатый и шестнадцатый — соло Гейши, барабанная «сбивка» и выход на кульминацию вступления. Слайд по оголенным нервам. Пауза.

За их спинами — закат и ровная морская рябь с тонкой пеленой вечернего тумана. Голос Скраббл шептал, чуть вырываясь вперед. Рассказывал, увлекал в полумрак черноморских вод.

Торопов притаился в стороне и не мешал. Это Анюткина идея — сделать клип на натурной съемке. Раз уж Скат притащился в Анапу.

Теперь дом Торопова по количеству звезд на один квадратный сантиметр напоминал московскую студию. Светка счастлива, она теперь главная знаменитость в классе: еще бы, преступницу с пистолетом задержала! Вытаращив глаза и приоткрыв восхищенные рты, под воротами дежурят Витька Толстихин, Макс, Ерема и заклятая подруга Ольга Бусина. Мать с Маринкой только смущаются.

Дайвер прислушался: о, его любимое место. Угрожающий речитатив, мороз по коже. Когда знаешь, о чем речь. Седая Морена над черной бездной, тяжелые волны покрываются ледяной шугой.

И снова мощно кульминация.

Тимофей улыбнулся старому воину, мелькавшему в вечернем тумане: Наяда, кажется. Он единственный остался рядом с Анной. Видимо, у него с ней своя служба. Кивнул воину.

Тот самый склон, на котором несколько дней назад их всех накрыла судьба. Анна все никак не могла с него уйти, смотрела на розоватую гладь, выстроившиеся на рейде корабли.

Отец подошел. Замер за спиной, не зная, что сказать.

— Пап, я все знаю. Мне мама рассказала, — она обернулась к нему, покосилась на сухие, мозолистые руки. — Я никогда не понимала, как так могло случиться, что вчера нужна тебе была, а сегодня — с глаз долой, из сердца вон. Но и тебя не могу винить… Черт его знает, — она посмотрела на метавшихся над головой крикливых чаек. — Даже не хочу представлять, что ты чувствовал тогда, не хочу представлять себя на твоем или на ее месте и думать, как бы я поступила.

Они помолчали. Впервые за много лет им даже молчать было лучше, чем ругаться.

— Ты всегда была нужна, — прошептал он наконец.

Аня кивнула: какая теперь разница. Тринадцать лет-то не вернешь. Не перепишешь. Его не было на выпускном. Его не было, когда она впервые пела на большой сцене.

Но злости в сердце не осталось. Все сгорело, обратилось ледяной крошкой с тем ключом, что Тим достал со дна.

— Я хочу поговорить с твоей матерью, — прошептал.

Аня посмотрела на него, показала на дом:

— Она на веранде… Пап, — позвала, заставив остановиться: — Я слышала, как вы ругались тогда. В ту ночь. Я видела твое лицо, твою ненависть… Я всю жизнь тебя ненавидела из-за этого. И боялась.

Он посмотрел странно, будто впервые увидел повзрослевшую дочь.

— Это не ненависть была, Анют. Это боль.

— Не ругай ее больше, — попросила. — Хватит боли.

Его прямая спина исчезла за поворотом. На веранде Тимкиного дома зажегся свет, мелькнула испуганная женская тень. Анна отвернулась: пусть побудут одни. Им это важно.