Мелани Голдинг - Милые детки [litres]

– Я вас провожу, – сказала она, придерживая дверь, чтобы Патрик мог выкатить коляску. Получилось не с первой попытки – несколько раз она застревала в проходе, зацепившись колесами.

Доктор Саммер вышла в вестибюль следом. Пока медсестра запирала дверь кабинета, доктор по очереди глянула на мальчиков, чуть пожав их маленькие ручки.

– Надо же, какие спокойные, – сказала она. – Такие славные мальчики.

С улыбкой на губах она развернулась уходить.

– А вы со мной не идете? – спросил Патрик.

– Нет, но я буду наблюдать. – Она кивнула в сторону камеры, установленной на потолке, рядом с пожарной сигнализацией. – А с вами будут две медсестры, на случай, если вам понадобится помощь.

Патрик, точно заблудившийся ребенок, проводил ее растерянным взглядом широко распахнутых глаз. Харпер спросила:

– Хотите, чтобы я пошла с вами?

Он кивнул.

Следуя за медсестрой и Патриком по длинному широкому коридору, Харпер обратила внимание на картины – гигантские полотна с прямоугольниками основных цветов в разнообразных сочетаниях. Из-за этих картин, развешанных по белым стенам, коридор немного походил на галерею. Стоявшая вокруг тишина усиливала ощущение, что вести себя здесь полагается с почтительной сдержанностью, а за поведением каждого внимательно следят и неизменно находят, что оно оставляет желать лучшего.

Вдруг в одной из комнат чуть дальше по коридору что-то врезалось в стену – с такой силой, что привинченные к стене картины задрожали.

– Господи, – сказал Патрик, – это… – Он в отчаянии бросил взгляд на Харпер, точно спрашивая: это ведь не Лорен?

– Нет-нет, не о чем волноваться. – Медсестра, сняв с пояса рацию, поднесла ее к губам. – Персонал в седьмую палату, пожалуйста, – бодро проговорила она и, встретившись глазами с Харпер, улыбнулась. В стену снова что-то врезалось, на этот раз еще сильнее. Две медсестры, позвякивая ключами, пробежали по коридору и ворвались в палату.

– Что это было? – спросил Патрик.

– Вот мы и пришли, – сказала медсестра, остановившись у двери с номером одиннадцать. Она постучала, затем открыла небольшое окошко и заглянула внутрь. Раздался звук поворачиваемого в замке ключа, дверь открылась вовнутрь, и из-за нее показалась еще одна медсестра, заметно менее дружелюбная.

– Лорен, деточка, – позвала она, – тут к тебе пришли.

Лорен, настороженно ссутулившаяся в кресле у окна, казалась будто бы меньше ростом. Ее ноги были заляпаны засохшей речной грязью. Медсестра, открывшая дверь, присела в кресло с ней рядом, но осталась настороже, точно готова была вскочить в любую секунду. Лорен подняла глаза.

– Ой, – произнесла она, указав на коляску. – Ой, нет. Я думала, что готова, но нет, еще нет.

Она встала, попятилась и, упершись спиной в оконную решетку, замерла на месте, обняла себя руками, глаза ее широко распахнулись от страха. Патрик шагнул в комнату.

– Милая, – сказал он, – что такое?

– Нет, Патрик, пожалуйста, убери их. Прости, я не могу.

– Лорен… – пробормотал Патрик, но она замотала головой, все громче повторяя: нет, нет, нет. Медсестра заслонила ее собой, живым барьером встав между ней и мужем.

– Давайте попробуем попозже, – сказала она той сестре, что пришла с Патриком. Вдвоем они вывели его за порог, и медсестра Лорен захлопнула за ними дверь. В тишине коридора громко лязгнул замок.

Малыши в коляске выглядели напуганными и почти сразу расплакались, наморщив свои маленькие личики.

– Ну-ну, не плачьте, тише, – сказал им Патрик, качая коляску. Тише, разумеется, не стало. Было что-то механическое в том, как они плакали – настойчиво и непреклонно. Пока один делал вдох, второй вступал, не допуская ни мгновения тишины, заполняя пространство вокруг себя пронзительными воплями, которые составили бы достойную конкуренцию скрипу ножовки по металлу. Сквозь весь этот шум из-за двери палаты одиннадцать доносился приглушенный плач Лорен и тихое воркование медсестры, пытающейся хоть как-то ее утешить и успокоить.

У Патрика в глазах тоже стояли слезы. Харпер протянула руку и похлопала его по плечу. Она прониклась к нему сочувствием – теперь, когда видела его беспомощность, такое очевидное бессилие. Близнецы все плакали и плакали.

– Ну что ж, – сказала медсестра, берясь за ручку коляски и разворачивая ее в обратную сторону. – Кажется, мальчики чуточку устали. Может, немного пройдемся?

Обратно они с Харпер ехали молча до самого водохранилища Нью-Риверби, мерцающие серебристые воды которого заполняли долину, переливались через горизонт. После целого месяца жары озеро заметно обмелело. На обнажившемся берегу виднелись невысокие руины стен, а из самой середины, точно острие ножа, прорезавшее поверхность воды, торчал шпиль старой Селвертонской церкви.

Харпер было куда приятнее возвращаться без близнецов, она наслаждалась тишиной и покоем, воцарившимися в машине. Когда они выехали на виадук, Патрик, который до этого сидел ссутулившись, прижавшись виском к стеклу, поднял голову и несколько секунд молча разглядывал пейзаж за окном.

– Не надо было оставлять с ней детей. Это небезопасно.

– Мне кажется, не стоит переживать, – ответила Харпер. – В клинике обо всем позаботятся, они знают, как поступать в таких случаях. Врач ведь сказала, что Моргана и Райли не оставят наедине с Лорен ни на мгновение, пока не будут уверены, что это безопасно.

– Вы же ее видели.

– Да, – сказала Харпер. – Но ей помогут.

– Она не в состоянии заботиться о них. Надо было забрать их домой.

– Если бы вы их забрали, Лорен не смогла бы остаться в этой клинике. Там принимают только матерей с детьми. Поверьте, не в ваших интересах, чтобы ее перевели в общее отделение. «Хоуп-Парк», может быть, чем-то и напоминает тюрьму, но альтернатива… Лучше вам не знать.

– Почему? – спросил Патрик. – Что с ней не так?

В Селверском психиатрическом отделении специализированного типа она была лишь единожды – брала показания. Один из заключенных признался в давнем убийстве. Стоп, каких еще заключенных, упрекнула она себя. Пациентов, разумеется, пациентов, хотя, по правде говоря, больница эта оказалась пострашнее любой тюрьмы, в которой ей доводилось бывать. Сильнее всего Харпер всегда впечатляли детали: к примеру, этот звук, с которым чьи-то зубы ударились о металлическое изголовье кровати – фарфоровый звон, чавканье плоти; или другой звук – хруст суставов, треск натянутых до предела связок, когда кому-то умелым движением заломили за спину руки; и тот момент, уже после возвращения, несколько часов спустя, когда, стоя в собственной ванной, она машинально протянула руку, чтобы протереть зеркало, и тут только поняла, что пятна на ней самой – на лице, на белой рубашке – мелкие розовые кляксы слюны, смешанной с кровью, напоминание о том, как по коридору мимо протащили человека, окровавленного, задыхающегося.