Мелани Голдинг - Милые детки [litres]

Из коридора доносился детский плач – чужой, не Моргана и Райли. Сознание Лорен было настроено улавливать крики ее малышей: их плач моментально выдергивал ее из любых размышлений, из груди тут же начинало сочиться молоко. Морган и Райли плакали каждый по-своему, а эти крики за дверью, высокие и пронзительные, казалось, сливались в один. Ее мысли, вместо того чтобы смешаться, зазвучали в голове лишь отчетливее. Грудь никак не отреагировала. Что и требовалось доказать: это подменыши. Ее ум и тело понимают это. Поэтому и ум, и тело подвели ее – она запаниковала, закричала, вцепилась в решетку, пытаясь сбежать, вместо того чтобы притвориться, будто все порядке, вести себя спокойно, продемонстрировать всем, что ее нужно отпустить.

Плач звучал все дальше и постепенно стих. Сестра Полин весьма покровительственным тоном объясняла ей, что все хорошо, просила успокоиться. Лорен почти сразу перестала плакать и села обратно в кресло, думая: я все испортила. Впору было бы впасть в отчаяние. Но нельзя. Нет на это времени. Морган и Райли пропали. А она не сумасшедшая, что бы они там себе ни думали.

– Ну, ты чего? – спросила Полин.

– Не знаю, – ответила Лорен. – Простите.

– Ты разве не хочешь повидать своих малышей?

– Хочу, – ответила Лорен. – Конечно хочу. Больше всего на свете.

Это была правда. Подумав о том, как сильно ей хочется увидеть Моргана и Райли, Лорен снова расплакалась, отчаянно и беспомощно, но почти сразу заставила себя остановиться. Чтобы снова увидеть малышей, придется сначала подпустить к себе этих самозванцев, притвориться, будто не заметила подмены. Нужно, чтобы медсестра поверила и убедила в этом врачей.

– Я сама не понимаю, что произошло. Пусть Патрик принесет их назад, я очень хочу их увидеть, правда.

– Не будем спешить, хорошо? Пока что малышей отправят в ясли, а потом, когда будешь готова, принесут тебе снова, договорились?

– Хорошо. Но когда?

– Ты не переживай, лапочка. Детки такое чувствуют.

– Я и не переживаю, я совершенно спокойна, – поспешно сказала Лорен, но вышло торопливо и, судя по взгляду Полин и ее вскинутым бровям, не слишком убедительно.

Медсестра включила ей телевизор, точно соску ребенку сунула. Затем достала блокнот и целую вечность строчила – записывала все, что Лорен сказала и сделала, все, чего не следовало бы знать психиатру. Рука Лорен дернулась – ей хотелось схватить этот блокнот и повырывать все страницы. Должен быть какой-то способ до него добраться.

В дверь постучали, чей-то голос крикнул: «Ужин!» Полин спрятала блокнот, поднялась и открыла дверь.

– Замечательно, спасибо, – сказала она кому-то, дверь скрипнула, закрываясь.

Полин вернулась с подносом, поставила его на колени Лорен. Мерзость. На липкой поверхности, притворяющейся деревом, стояли две пластиковые миски и тарелка с какой-то непонятной субстанцией, испускающей сильный запах мяса, жира и переваренных овощей. Ничего из этого Лорен по доброй воле не стала бы даже ко рту подносить. Приборы тоже пластиковые – металлические пациентам не доверяют. «Но ничего, из этих тоже можно сообразить что-нибудь острое», – подумала Лорен.

Медсестра наблюдает, важно не сплоховать. Ситуация не самая выигрышная, особенно после того, что случилось. Чтобы выбраться отсюда, пока еще не слишком поздно, нужен план.

Самое главное – не терять над собой контроля, нельзя допустить новых ошибок. Где-то там Морган и Райли ждут, когда она их спасет, и никто, кроме нее, не понимает, что на самом деле произошло. Существам в телах ее малышей удалось одурачить всех остальных. Это, в общем, и неудивительно – она и сама бы не поверила, что так бывает, если бы это не происходило с ней прямо сейчас. Но почему это случилось именно с ней? Может, она это все заслужила, потому что была плохой матерью? А может, потому, что не полюбила малышей сразу, в ту же секунду, как они появились на свет, – как все нормальные матери?

Это правда, сразу не полюбила, зато полюбила позже. Любовь просочилась в нее капля за каплей. Медленно. Точно она пила ее маленькими глоточками. Любовь одурманивала. Накапливалась. Разрасталась как снежный ком. Потихоньку – медленно, но неудержимо, пока она не опьянела от любви, пока эта любовь не заменила ей все. Она любила своих детей, в этом было ее предназначение. Этому посвящена была каждая ее мысль, каждое действие, каждое ощущение. Все ее планы и мечты были о них, с ними, для них, из-за них – из-за этой любви, которая не обрушилась на нее сразу, а подкрадывалась медленно, непреклонно, неумолимо. Именно поэтому ее так потрясло исчезновение этой любви – мгновенное, как по щелчку. Она смотрела на этих существ в коляске и не чувствовала любви – только не к ним. Любовь спряталась, угнездилась где-то внутри – мучительной тоской, зияющей пустотой. Она устремлялась к настоящим малышам, где бы они ни были сейчас, где бы ни прятала их эта чудовищная женщина. Под водой? Не важно. Лорен их найдет. Потому что она мать, и это ее долг.

Не переставая наблюдать за тем, как Лорен изучает содержимое подноса, Полин вытащила из кармана блокнот с ручкой и пристроила их на коленке. «Если я не стану это есть, – подумала Лорен, – что она там напишет?» Надо положить конец этим предательским заметкам. Все доказательства должны быть в ее пользу. Лорен откашлялась и потянулась за приборами. Она подняла ко рту вилку с комком бежево-коричневой массы, задержала дыхание, проглотила. Полин с улыбкой кивнула и сделала короткую заметку. Но что она написала? «Лорен хорошо поела? Лорен сделала вид, что ей нравится еда? Лорен не сразу решилась приступить к еде? Лорен съела ужин, хотя явно не хотела?»

Пахла еда отвратительно. Она глотнула теплой воды из пластикового стакана, но вкус этой склизкой дряни так и остался на языке. «Будь это стекло, – подумала она, ставя хлипкий стаканчик обратно на поднос, – я бы всерьез задумалась, а не использовать ли его в качестве орудия побега». Она бросила взгляд на Полин, которая пялилась на нее, даже не пытаясь этого скрыть. Им так положено, что ли? Это же просто не по-человечески. Под таким пристальным наблюдением у кого угодно крыша поедет, они что, сами не понимают? Ее разглядывали так тщательно, что Лорен задумалась, не написано ли чего лишнего у нее на лице, и постаралась придать ему непроницаемое выражение, но вдруг поняла, что ужасно устала и на все это совершенно нет сил. Она отвернулась к окну. Снаружи, на высохшем, стоптанном до земли газоне барахтались в пыли воробьи.

– Ты чего, зайка, не хочешь есть? – спросила Полин. Казалось, она что-то подозревает. Позволяется ли здесь не хотеть есть?

– Нет, не очень, если честно, – ответила Лорен, чувствуя, что слова звучат как-то неестественно. Как будто она врет, хотя это чистая правда – в животе такая тяжесть, точно камень проглотила. Она заставила себя положить в рот еще один склизкий комок. Проглотила. Улыбнулась. – Но все очень вкусно. – Эта ложь, на удивление, прозвучала убедительнее правды. Только бы не блевануть, только бы не блевануть. Она глотнула еще воды, но липкая дрянь пристала к зубам, покрыла их ворсистым крахмальным налетом.