Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

Припадочный, действительно, истратив всю свою энергию, мило свернулся клубочком и заснул.

– Очаровательно, – скривилась я. – Ты как?

– Да нормально, все равно эти ребра были лишние, – отмахнулся Науэль, и затем ему пришлось отмахиваться уже от Джевел, набросившейся с кулаками.

– Скотина! Теперь он никогда не простит меня за то, что ты сделал!

– Поблагодаришь, когда поумнеешь!

– Поблагодарю топор, после того как зарублю тебя нахрен! Выродок! Урод! Крашеная потаскуха!

– Какая же феерическая дура, и салюта не надо! – заорал Науэль. – Ты к парню своему рвалась? Да ему просто насрать на тебя вот такую кучу! Он бы и глазом не моргнул, если бы тебя тут драли все по очереди!

– Неправда! Он меня любит!

– Ах вот как, тогда я просто упустил момент, когда, бросившись на защиту, твой герой сбил меня одним мощным ударом!

Джевел было нечего возразить, и она зашлась в рыданиях, даже не замечая, как мы волочем ее по лестнице, через пустырь, по улице к машине. Вспоминая свою первую неудачную любовь, я вполне сочувствовала девчонке, но от этого не считала ее поведением менее глупым.

В трех километрах от города Джевел наконец престала реветь и снова накинулась на Науэля. Шипя, она склеивала все слова в одно длинное:

– Выблядок-пидарасина-поганая-полстраны-перебало-и-ты-еще-смеешь-втирать-мне-мораль-тут! – и все в таком роде.

Науэль терпел минут пять, вглядываясь в темнеющее шоссе перед собой, а потом вежливо предложил:

– Заткни хлебало.

– Да что ты знаешь о жизни?! – не унялась Джевел. – Кто ты? Просто шлюха! Кому ты будешь нужен, когда жопа от старости сморщится? Тебя никто не уважает! Ты неудачник!

– Перестань визжать и выслушай меня. Сейчас тебе легко: уехать от матери, спутаться с каким-то мутным пацаном и его компанией. Сначала тебе будет весело, а потом все достанет, а еще немного позже ты обнаружишь, что в дерьме по самые уши, и тебе уже никогда не отмыться. Это страшное чувство, поверь мне.

– Я люблю его!

– Ага, типа раз и навсегда.

– Я даже с ним трахалась!

Науэль издал страдальческий стон.

– Детка, это не связано. Если бы я всех любил, мне бы тысячи сердец не хватило. Скажи уж прямо: тебе хотелось поразвлечься, и он показался идеальным компаньоном для этого.

– Ты не понимаешь! Ты бы пожил с моей матерью! Да она сама ханжа, и мне ничего нельзя! Заставляет меня ложиться спать в двенадцать вечера! Краситься не разрешает вообще! Выбрасывает мои сигареты, роется в моих вещах и все время расспрашивает-расспрашивает-расспрашивает!

– Она о тебе беспокоится, тупица! Да я бы все отдал за мать, которой было бы до меня дело! За ту, которая хотя бы задавалась вопросом, где я и у кого сосу!

– Твоя мама сейчас сходит с ума из-за тебя, Джевел, – осторожно вмешалась я. – Ты должна хотя бы позвонить ей и сказать, что с тобой все в порядке.

– «Мама, я с этим психованным педиком из телевизора и его подружкой, которых преследуют бандиты, и со мной все в порядке», – передразнила Джевел. – Считаешь, это ее успокоит?

– Может быть, ее успокоит хотя бы то, что он педик, – предположила я.

– Какие же вы зануды!

– О да, мы зануды, – Науэль со все большим раздражением постукивал пальцами по приборной доске. – Просыпаться в луже своей и чужой блевотины – вот это весело. Когда кто-то при тебе загнулся от передоза – вот что забавно. Когда ты готов за сотку трахнуться с любым – это настоящая жизнь. Когда очень хочется уколоться, но уже некуда, так засраны вены – тогда уже не скучно. И совсем круто, когда в твоем потасканном теле болит то одно, то другое, и ни одно обезболивающее на тебя не действует, потому ты гребаный наркоша!

– Папаша, не будь пафосен, – плюнула Джевел.

Науэль ударил по тормозам. Он выглядел очень спокойным, как всегда, когда пребывал в настоящем бешенстве.

– Похоже, настало время поговорить с тобой об этом . Давай-ка отойдем.

– Никуда я с тобой не пойду!

– Это ты так думаешь.

Когда Науэль вышел и одним мощным рывком выдернул Джевел из машины, я приказала себе не вмешиваться. Волосы Джевел тянулись по земле, как мятая темная ткань, собирая на себя мусор, пока Науэль волок ее за ноги.

– Спаси меня от этого психа! – закричала Джевел с неподдельным ужасом.

– Нет уж, – дрожащими руками я достала из бардачка сигареты Науэля. – Мне надоело улыбаться и повторять: «Давайте все успокоимся». Я буду сидеть здесь и курить, хоть вы убивайте друг друга.

Выкрики Джевел превратились в один протяжный вопль. Я зажала сигарету в зубах и резюмировала: что бы там ни творилось, курить это все-таки кайф. Ухватив за руку, Науэль поднял Джевел и, размахнувшись как следует, звонко съездил ей по щеке.

– Я же девушка!

– А я, как старый пидорас, вне гендерных стереотипов! Будешь орать, не так врежу!

Джевел сдалась и своими ногами побрела в темноту, дальше.

Я успела медленно-расслабленно скурить семь сигарет, когда вернулась Джевел и тихо, как мышь, скользнула на свое место. Науэль не возвращался. Гадая, не прикончила ли его Джевел в отчаянной самозащите, я пошла искать. Нашла на полянке среди хрупких голых кустарников. Науэль сидел на поваленной сосенке: неустойчивое положение, неловко согнутые ноги.

– О чем ты говорил с Джевел? Она выглядит совершенно убитой.

– Так, придумал ей несколько историй на тему, что случается с непослушными мальчиками и девочками на улице.

– Придумал?

– Допустим, вспомнил.

Я предложила ему сигареты и зажигалку (он взял) и присела рядом.

– С тобой случалось много неприятностей?

– Думаю, я заслуживал каждой. И она, наверное, тоже заслужила. Вот только я смотрю на нее, и у меня от злости стучат зубы. Как она может быть такой неосторожной, нетерпеливой, тупой? Даже я был лучше.

Я улыбнулась.

– Ладно, – махнул Науэль рукой. – Я был в десять раз хуже. Сейчас сам не понимаю – как я мог двигаться в гибельном направлении столь уверенно и слепо?

– Ты был очень молод.

– А их миллионы, очень молодых. Значит ли это, что они так и будут мчаться по встречной, если только кто-то не развернет их правильно? – Науэль выдохнул вниз тонкую струйку дыма. – Не понимаю, почему я начал думать об этом. Какое мне дело? Почему вещи, которые раньше даже не задевали, теперь режут? Почему меня тревожит, что кто-то повторит мои ошибки? Почему я боюсь, что мои фильмы и фотографии могут сбить кого-то с пути? Я всегда был бесчувственен, как в броне. Я хочу таким оставаться. Мне ни к чему ответственность.

– Это нормально. Ты меняешься с возрастом. Трудно в двадцать шесть оставаться таким же эгоистичным, как в шестнадцать.

– Не напоминай мне о возрасте. Я как бабочка осенью.

– Глупость какая.

– Это правда. Все, что у меня есть – это лицо и тело.