Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Недавно мы лишись всего нашего багажа.

– Он уже успел восстановить свою аптечку. Поверь, он может достать все что угодно, если когда-либо это продавалось в аптеке. Его состояние постепенно ухудшается. Он неизлечим.

Я заплакала, не находя душевных сил сдержаться. Не знаю, кого я оплакивала больше: Науэля или себя. Я как будто была привязана к тонущему камню.

– Я все равно хочу его получить.

– Оставайся с ним, будь ему другом. Но будь благоразумной, Анна, перестань добиваться большего. Мне кажется, у тебя сложился какой-то искаженный образ Науэля. Как будто его можно спасти, и ты способна это сделать, после чего вы будете вместе долго и счастливо, и все родившиеся у вас дети будут такие же красивые, как он. Но это не так. Склонный ко лжи мужчина с психическими отклонениями определенно не тот человек, с кем ты можешь быть счастлива. Даже он сам это понимает.

– Возможно, у тебя есть какие-то скрытые мотивы, заставляющие говорить мне все это…

– Мои мотивы совершенно прозрачны. Я вижу, что ты делаешь себе больно, и мне невыносимо смотреть на это. Я могла бы оказаться на твоем месте, но заставила себя отказаться от него. С ним можно поддерживать чудесные отношения, сохраняя некоторую дистанцию. Но каждого, кто приблизится к нему слишком близко, Науэль рано или поздно начинает терзать. Не потому, что он злой или жестокий. Но в каком-то смысле он отъявленный эгоист. Он видит, что его страдания ранят и всех окружающих. Но не предпринимает достаточно усилий, чтобы прекратить это. В этом смысле проблемы с психикой для него даже выгодны. Он получил законное право мучиться.

– Все, что ты говоришь – неправда.

– Скажи мне, что ты не страдаешь, – пожала плечами Ирис.

Если бы я хотя бы задумалась, сколько раз Науэль заставлял меня буквально задыхаться от боли, я бы начала рыдать. Поэтому я только стиснула зубы, плотнее запахнула полы моего красного пальто и огрызнулась:

– Ты заранее убедила себя, что не сможешь с ним справиться. Но, возможно, у меня есть способности, которых нет у тебя.

– Мы можем сделать лишь то, что можем. Мы не способны вылечить чье-то психическое заболевание силой нашей воли или извлечь травматичные переживания из чьего-то мозга. И мы не сможем уберечь от падения в яму человека, который отчаянно стремится туда сам.

– Так что ты мне предлагаешь? Стоять и наблюдать, как он прыгает?

– Я предлагаю тебе не прыгать за ним, – Ирис вдруг протянула руки и обняла меня, и когда ее голова соприкоснулась с моей, я ощутила нежный, успокаивающий запах ее волос.

Я помедлила секунду, а потом все же сказала:

– У меня еще один вопрос. Науэль упоминал, что убил человека…

– Мне надоело ждать, – Науэль ворвался в комнату, и мы с Ирис отшатнулись друг от друга, как два заговорщика.

Я встретилась с ней взглядом, когда мы прощались, и, хотя Ирис улыбалась, я почувствовала ее страх и грусть, услышала, как мысленно она прощается с Науэлем, понимая, что вряд ли увидит его снова. Она не успела дать мне пояснения касательно якобы совершенного Науэлем убийства, но и то, что я от нее услышала, придавило меня настолько, что все потеряло смысл, кроме очередной порции кислорода.

Науэль был бесстрастен. Что внутри него кипело, он не ведал и сам.

Мы легли спать в одиннадцать, отыскав для машины безветренное место за деревьями. Но я не спала. Свернувшись, точно эмбрион, на тесном заднем сиденье, замотавшись в новое одеяло, я лежала с открытыми глазами и слушала, как мысли тяжело ворочаются в моей голове. Когда Науэль, сидящий впереди, уронил голову на грудь и ровно, спокойно задышал, я решилась. Посветив себе зажигалкой, оставшейся с лучших времен (когда я смолила с утра до ночи), я проверила бардачок и карманы его пальто. Чисто. Покрутила головой – где еще может быть? Запустила руку под сиденье – и нашла… Прозрачный пакет, полный пластиковых баночек. Я громко всхлипнула, и Науэль проснулся.

– Ты чего? – его голос звучал громко и грубо.

– Почему ты скрывал от меня?

– Что? А, – Науэль выхватил у меня пакет. – Это железо. Много железа, вдруг снимут с продажи.

– Не пудри мне мозги. Почему ты молчал об этом?

– Анемия такая ерунда. Подумаешь, голова кружится.

– Я о диагнозе! – закричала я.

Науэль понял, что бесполезно отпираться, и небрежно осведомился:

– Котором из них?

Я почувствовала нехватку воздуха и зашарила по двери, пытаясь найти рычажок, открывающий окно.

– Ты никогда не признаешься, что у тебя есть проблемы, Науэль.

– А у меня нет проблем. Это у вас со мной проблемы.

– Чего еще я не знаю о тебе? Каждое новое открытие как удар топором по макушке.

– Так останови свою разведывательную деятельность! Даже крысы в эксперименте с электричеством быстрее, чем ты, соображали, куда лучше не соваться!

– Ты меня терзаешь, – я устало прислонилась щекой к стеклу.

– Ты сама себя терзаешь, – Науэль был как алмаз – резал что угодно, а сам оставался без царапинки. – Вот ты узнала, что я псих. Что скоро я скачусь в говно окончательно и так с ним смешаюсь, что станет невозможно отличить, где я, где оно. Со мной покончено. Что ты собираешься делать с этой информацией?

– Какие лекарства ты принимаешь? – спросила я шепотом.

– Те же, что и обычно.

– Это какие-то антидепрессанты?

– Антидепрессанты, нейролептики, нормотимики, транквилизаторы, ингибиторы. У меня сложный курс. Иногда надо затормозить, иногда, наоборот, растормошить. Я даже пробовал электрошоковую терапию, и знаешь, это работает. Пара сеансов – и на какое-то время ты в норме. Жаль, нельзя повторять до бесконечности. Хотя лично я предпочел бы превратиться в овощ, чем чувствовать то, что чувствую.

– Мы почти непрерывно вместе. Я не замечала за тобой ничего странного… почти ничего, – поправилась я.

– Происходящее бодрит как ничто другое. Я жаждал подобного приключения. Детская, чистая радость при виде людей с пистолетами. Я выпущу этим тварям кишки. Это будет моя лебединая песня.

Я не видела его в темноте, но догадывалась, что по своей новой привычке он сейчас крутит в пальцах стеклянный стержень, полный голубого порошка. Сунув ноги в ботинки и ватными пальцами нажав на ручку, я вышла из машины. По хрустящему снегу побрела в темноту, но уже пять шагов спустя остановилась, недоуменно глядя вокруг – зима, ночь. Слабый свет от серпика луны, отраженный снегом. Возможно, Ирис права, и мне стоит держаться подальше от Науэля. Возможно, это то, какими наши отношения будут всегда – мешанина из лжи, негодования и пренебрежения.

– Разберешься ты с ними – и что затем, Науэль?

– Со мной – ничего, – отрезал он. – А ты делай что хочешь.

Я заиндевела. Мои мысли и чувства вдруг сжались, стали такими крошечными, что я сама не могла рассмотреть их.