Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Чтобы, в итоге… здесь, – Науэль все еще не мог поверить.

– Проходи в комнату, направо, – Эллеке похлопал Науэля по плечу.

Науэль вздрогнул и отшатнулся, как будто Эллеке его ударил.

Я скользнула в ванную и, умыв лицо холодной водой, застыла, глядя на себя в маленькое зеркало. У меня был такой взгляд, точно кто-то умер. Впрочем, после гибели Янвеке мои глаза не выражали и сотой части этой боли. Я вышла из ванной и сразу наткнулась на встревоженного Эллеке.

– Тебе плохо?

– Нет. Голова сильно болит, – соврала я, но затем поняла, что она действительно болит. Как и все остальное.

– Дать таблетку?

– Наверное.

В кухне он дал мне таблетку вместе со стаканом воды.

– Лучше разжевать, – посоветовал он мне, как ребенку.

Я разжевала и запила водой. Выступили противные слезы.

– Таблетка не настолько горькая, – тихо сказал Эллеке. – Кто ты ему?

– Не знаю.

– Понятно. Как давно ты с ним?

– Шесть лет.

Эллеке покачал головой.

– Этого достаточно, чтобы свихнуться. Кофе или чай?

– Кофе.

Я помогла Эллеке перенести кофейник, чашки и тарелку с печеньем в комнату. На журнальном столике громоздились разобранный системный блок и монитор.

– Извините, – Эллеке убрал компьютер на пол, сложив выкрученные шурупы в кружку из-под кофе.

По полу змеились провода. На столе в углу комнаты стояли еще два изжелта-серых компьютера. Наверное, их компании Эллеке хватало, чтобы не чувствовать себя одиноким.

– Вы голодны? У меня есть рыба под сливочным соусом. Разогретая уже не то, но лучше, чем ничего. Могу к ней приготовить картофельное пюре.

– Спасибо, но, думаю, нет, – ответила я за двоих, так как Науэль молчал.

Он сидел в углу дивана, скрестив на груди руки и отвернувшись от нас. Контрастируя с Эллеке, Науэль показался мне блеклым и раздражающим, распространяющим холод. Я устроилась на том же диване, но на противоположном конце. Чувствуя себя неуверенно, обняла подушку.

– Чем занимаешься здесь? – спросил Науэль с откровенным безразличием.

– Сетью, – коротко ответил Эллеке. Мне это ничего не объяснило, но Науэль осклабился:

– В таком случае мы оба последовали за своими юношескими склонностями.

Эллеке посмотрел на него странно и грустно.

– Тогда не стану расспрашивать про твой род деятельности.

– Мудро.

– Был недавно в нашем городке.

– Вот как. Он еще в труху не развалился?

– Еще нет. Нашу школу снесли. На ее месте теперь магазин.

– Я бы предпочел, чтобы на ее месте был морг. Но и в этом случае сначала пришлось бы провести обряд очищения от зла.

– Все было не так плохо, как тебе запомнилось, Науэль.

– И не так хорошо, как запомнилось тебе, – отрезал Науэль.

– Стало получше? – спросил Эллеке у меня.

– Нет, – ответил Науэль, прежде чем я успела открыть рот. – Ей хуже. Придется уложить ее спать.

Я посмотрела в сочувствующие глаза Эллеке и пожала плечами.

– Пожалуй, – я и сама чувствовала, что пора мне отчалить, оставив этих двоих разбираться друг с другом. – Я очень устала.

– Тогда ложись в моей спальне.

Спальня была еще меньше гостиной. Эллеке достал из шкафа футболку и протянул мне.

– Чистая.

Я кивнула и стянула платье через голову, слишком усталая, чтобы заморачиваться присутствием Эллеке. Он деликатно отвернулся. Когда я скользнула под одеяло, Эллеке присел на кровать.

– Я не хотел бы, чтобы ты думала, что я устранил тебя из нашего разговора.

– Я сама устранилась из вашего разговора. Или это он меня устранил.

Эллеке провел рукой по моим волосам. Его ладонь была широкой и теплой. Странное дело: как будто то, что Науэль когда-то был близок с Эллеке, делает Эллеке близким мне.

Он посидел со мной еще минуту. После того, как он ушел, погасив за собой свет, его место заняла тревога. Я вслушивалась в тишину, представляя, как Науэль и Эллеке смотрят друг на друга, разделенные журнальным столиком. Понимая, что поступаю нехорошо, я прошла к двери и прижалась к ней ухом. Кто на моем месте поступил бы иначе? Двери были фанерные – идеально для шпионки. Эллеке говорил тихо, Науэль громче, эмоционально – как будто защищался.

– Видел твою мать. Она пришла ко мне сама. Была вся высохшая… пропитана горечью. Все время говорила о том, что совсем одна, что ты забыл ее, как и твой отец.

– По-моему, я помню ее слишком хорошо. Чего ты пытаешься добиться, рассказывая мне об этом? Чтобы я поехал к ней и встал у ее окна с плакатом, молящим о прощении?

– Сейчас в любом случае поздно. В конце ноября она умерла. Рак мозга.

– Это был единственный способ доказать, что у нее есть мозг.

– Как ты циничен. Но нисколько не удивлен. Ведь это ты оплачивал ее больничные счета. Она мне рассказала. Ты посылал ей деньги с тех пор, как ушел из дома, хотя никогда не сообщал, где ты. Даже зная, что она доживает последние дни, ты не приехал навестить ее.

– Да, не приехал. И не жалею об этом. С ее смертью мне стало чуть легче. Ты не знаешь, каково это – быть сыном такой матери. Она как змея, свернувшаяся в моей груди. Я вижу ее в каждой женщине. Когда они начинают хныкать, подлизываться, преданно заглядывать в глаза и мечтать поработить меня – мне хочется ударить с такой силой, чтобы челюсть отлетела, и затем бежать без оглядки.

– Я не упрекаю тебя. Все же по-своему ты о ней заботился.

– Это не было заботой. Я возвращал ей долг. Когда-то она кормила меня обедами. Довольно скверными. Но бесплатными.

– Понятно.

Долгая пауза. Я замерзла до дрожи, но оставалась на месте. Я сходила по Науэлю с ума. Может быть, я была такой, как те женщины, о которых он говорил. Тишина все длилась. Я села на пол и прислонилась к двери, но переживания дня тянули меня все ниже. Все-таки придется лечь. Я вернулась в кровать, решив, что снова встану, как только услышу голоса. Постепенно усталость победила мое жадное любопытство. Голова стала тяжелой, веки как будто склеились, подушка согрелась под щекой. Почему они все еще молчат? Что они делают? Хлопнула дверь. Я подумала, что рано или поздно Науэль должен был сбежать от меня. И заснула.

Утром меня разбудило тихое позвякивание тарелок и шум воды в кухне. Я переоделась в свою одежду, с неохотой простившись с уютной футболкой Эллеке, и вышла. Проходя мимо гостиной, я заметила Науэля. Он сидел на диване, сгорбившись и поддерживая голову ладонями. У его ног грудой лежали диванные подушки и скомканный плед. Журнальный столик был заставлен бутылками – значит, ночью Эллеке и Науэль выходили из квартиры. Я вошла в кухню, и Эллеке нервно обернулся. На нем была вчерашняя одежда, под глазами просвечивала синева, подбородок покрылся каштановой щетиной, а взъерошенные волосы торчали во все стороны. Сомневаюсь, что эти двое спали хотя бы час этой ночью.