Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Впереди сплошной туман, – пробормотал Дьобулус, отстраняясь от меня. – А времени осталось так мало, что вряд ли что-то успеет проясниться. Впрочем, это ваше испытание, и вы должны пройти его до конца, ждет вас победа или поражение. Разберитесь с Центральным Банком, затем залягте на дно на неделю. Мой друг вас приютит, – Дьобулус извлек из кармана и протянул мне конверт. – Здесь адрес, деньги, билеты на самолет, поддельные документы и визы. Если Науэль откажется от них, объясни ему, чем самостоятельность отличается от сумасбродства. Запомни, все встречи – в Парке Исчезающих Теней. Если наши призраки и опасны для вас, то для чужаков, пришедших с дурными намерениями, они в сто раз опаснее, поверь мне. И последнее – передай Науэлю вот это, – Дьобулус вложил что-то мне в ладонь. – Это был последний раз, когда я залечивал его рану. Моя опека давно тяготит его. Теперь я отпускаю его, пока он меня не возненавидел.

Раскрыв пальцы, я посмотрела на ладонь – это была пуля, извлеченная из груди Науэля.

Дьобулус и его свита оставили меня, и я провожала взглядом вереницу машин, пока огни фар не погасли во тьме. Затем мои мысли вернулись к тому, что я совершила сегодня. Я убила человека. Что самое ужасное – выпустив в него одну пулю, я хладнокровно добила его следующей. Вероятно, после совершенного я должна была чувствовать себя другим человеком. Но ощущала себя прежней. « Я все сделаю ради тебя: украду, подставлю, убью. Я не побоюсь взять это на себя». Тогда я восприняла слова Науэля как демонстрацию цинизма и равнодушия к человеческой жизни. Сейчас же я осознала, что это было замаскированное, экзальтированное, грубое, но все-таки признание в любви. Любви, заставляющей тебя пойти на что угодно, лишь бы защитить человека, который тебе дорог – даже если потом ты не сможешь простить себе собственных поступков, даже если твоя жизнь навсегда останется омраченной.

Колючая ревность Науэля, его редкие проявления нежности, уверения Дьобулуса, Ирис, кого бы то ни было, не могли убедить меня в его чувствах. Но теперь с моих глаз спала пелена. Как я умудрялась не замечать? Почему я так боялась разочарования, что не позволяла себе поверить? Чего я ждала от него? Что он позовет меня замуж? Это же Науэль. Его крученая логика запутаннее, чем его сексуальные отношения.

Пока я стояла как громом пораженная, из заброшенного здания, жмурясь на серенький рассвет, вышел Науэль. Минут пять он своими непослушными руками пытался зажечь сигарету и, наконец затянувшись, с недоумением осмотрел свой свитер, запустив палец в дырку на груди. Я понимала его чувства: Науэлю сегодня тоже пришлось поверить в то, что столько лет казалось невозможным.

– Кажется, у нас в машине был термос с кофе, – выдавил он из себя.

– Ага.

Науэль побрел к машине, загребая снег и раскачиваясь, как пьяный. Отсутствие Волка он осознал не скоро.

Спустя два дня, в Карвалии, пограничной области Роаны, мы открыли металлическую банковскую ячейку и с трепетом заглянули внутрь. Там лежала аудиокассета, упакованная в голубую оберточную бумагу.

«C каждым днем мое сознание заполняет хаос. Этот процесс неспешный, но верный, и у меня нет ни малейшего сомнения, что однажды картина прошлого окажется утерянной полностью. Пытаясь понять, что со мной, я проштудировал справочник по психиатрии, но отыскать ответ не удалось. Меня терзает странное чувство. Как будто эта проклятая страна, одержимая жаждой мести, все-таки добралась до меня…

Итак, я хочу оставить для себя запись, которая поможет мне сориентироваться, если распад моего разума зайдет слишком далеко. Я начну с того ясного осеннего утра… шел 56 год эры Буревестника…

Впервые проснувшись в новом доме, я подумал, что жизнь сложилась как нельзя лучше. Я был молод, обладал прекрасным здоровьем. Я женился поспешно и рано, но мое решение оказалось благословенным, и вот у нас уже две дочери. Профессорское звание было где-то не за горами, и, обняв сонную жену, я ощутил тотальное умиротворение. Не будь это ощущение приятным, я сравнил бы его со смертью.

Моя младшая (семь месяцев и две недели) проснулась и заплакала. Я поднялся. Пеленки оказались сухими, и было достаточно взять ее на руки, чтобы она затихла, безмятежно рассматривая меня большими ясными глазами. Я улыбнулся ей, и она засмеялась в ответ. Абсолютное счастье.

В действительности все уже начало рушиться – пока только легкие толчки, слабая дрожь пола под ногами, взметнувшиеся пылинки.

– Я слышу голоса в гостиной. Они раздаются прямо из-под пола, – сказала моя жена спустя неделю после переезда. – Не могу понять, в чем дело. Причудливая акустика?

Мирелль, наша старшая дочь, оторвалась от книжки и внимательно посмотрела на нас.

– Тебе показалось, – улыбнулся я, взглядом указав жене на Мирелль – не стоит говорить такое в присутствии ребенка.

Но моя жена не успокоилась. В дальнейшем она продолжала утверждать, что слышит что-то, видит что-то – слишком неясное, чтобы идентифицировать. У нее возникают странные ощущения, будто к ней прикасаются невидимые руки. И порой ее нос улавливает запахи, которым было неоткуда взяться. Загруженный работой в институте, я не обращал на ее жалобы внимания, пока не заметил, что ее поведение начинает меняться. Она чувствовала все большую подавленность и часто плакала. Но сам я по-прежнему не замечал в доме ничего необычного.

Я не замечал очень многого. Я был безупречно выточенным винтиком в хорошо отлаженной системе. Когда коллега сообщила мне, что ее муж пропал без вести, я подумал, что между ними давно были нелады и тот просто сбежал от нее. Когда я узнал, что в Кшаане нищую деревню обязали заплатить большой штраф после того, как провинившемуся селянину удалось ускользнуть от ровеннских властей, я счел, что они получили по заслугам, ведь не может же наше правительство быть несправедливым. Я жил в стране с самым низким в мире уровнем преступности, где каждый был уверен в завтрашнем дне и социально защищен, где средняя продолжительность рабочего дня составляла всего семь часов. Я считал, что мне повезло.

Все изменилось в тот пятничный вечер… Я вернулся домой с работы. Была середина декабря, и к шести часам темнота стояла хоть глаз выколи. В доме не горело ни одной лампочки. Я позвал жену и старшую дочь, но они не ответили. Это показалось мне странным, однако первые пощипывания тревоги я ощутил только когда, приближаясь к кухне, расслышал непонятные хлюпающие звуки. Я ускорил шаги. Все та же темнота. Нащупав выключатель, я увидел жену, ползающую по полу. Она была вся в крови, светлые волосы стали темными. Когда она сдвинулась в сторону, я рассмотрел под ней красный комок, в котором не сразу признал нашу младшую дочь. Мертвую. Раскромсанную.