Литтмегалина - Синие цветы I: Анна [litres самиздат]

– Я могу устроить.

– Правда? – в приливе надежды охранник мгновенно помолодел.

– Но ты должен понимать… Услуга за услугу.

Охранник понимал. Вскоре ключ от кабинета Готрека скользнул в карман Науэля.

– Какую же страшную ахинею ты нес, – вздохнула я, когда мы поднялись на второй этаж. – Но, должна признать, довольно убедительно.

– Это главное умение для любого, появляющегося по ящику – нести ахинею убедительно. Мы постоянно этим занимаемся. Хотя обычно это не так уж сложно, ведь публика не критична. Люди любят знаменитостей. Даже не кого-то конкретного. Любого из них, – ухмыльнулся Науэль. – Он такой глупый. А все потому, что много смотрит телевизор.

– Учитывая, что ты представляешь собой на экране, удивлена, как он не решил сразу тебя пристрелить. Что еще удивительнее, он, похоже, не очень в курсе касательно ситуации с Эрве, иначе твои бредни про кино не прокатили бы. Хотя вся эта история в любом случае выйдет нам боком. Назавтра о твоем визите будет знать весь город.

– Ты хотела, чтобы я не причинял ему вреда, и я не причинил. Некоторое время он будет молчать из опасения потерять работу. Потом слухи о моем появлении, конечно, поползут, но к тому времени мы будем далеко.

– «Метод вживания», – поддразнила я.

– Да, глупо. Хорошо, что он не спросил, как я готовился к предыдущим ролям.

– Пил кровь литрами. Слушай, Арелия действительно такая стерва и бьет своих домработниц телефонной трубкой по голове?

– Не знаю насчет домработниц, а со мной она была крайне мила. Била только в рамках сексуальных игр и то лишь до первой крови.

Я не сомневалась, что эта информация заслуживает не меньшего скепсиса.

– Ты наврал ему с три короба.

– Не больше типичного газетчика.

Я все еще поражалась умению Науэля выкручиваться из любых ситуаций, пусть даже такими дурацкими методами, когда мы ввалились в нужный нам кабинет, оказавшийся весь бежево-зеленым. Науэль оценил элегантность обстановки, прежде чем бухнуться в кресло владельца и захлопать ящиками его стола.

– Бумажки. Бумажки. Бумажки. Хочешь конфету? Ну и ладно, а я хочу, – он извлек из кармана конфету и, сунув ее в рот, другой рукой раскрыл записную книжку Готрека, потрепанную и исчерканную, лопающуюся от вложенных в нее разноцветных отрывных листочков, календариков и прочей ерунды.

Я устроилась на стуле для пациентов (не слишком удобный) и, чтобы не скучать, взяла журнал, извлеченный Науэлем из ящика.

– Ничего важного, – Науэль небрежно зашвырнул записную книжку обратно в ящик. – Смотри-ка, тестовые картинки. Скажи мне, что ты видишь, и я скажу, что из этого тебе глючится. Что у нас на этой? – он показал карточку. – Гомосексуализм. А на этой? Тоже гомосексуализм. А на следующей? Вы не поверите, но…

– Это же просто маленькая девочка в шляпе, – не выдержала я.

– Именно. Маленькая девочка, которая никогда не родится в мире, где довлеет гомосексуализм.

– В мире не довлеет гомосексуализм!

– А в этом кабинете – довлеет, – Науэль с нахальным видом откинулся на спинку кресла. – И поверь мне, это только начало.

Я поморщилась и наклонилась к журналу.

– Опять этот урод Улей, – я ткнула пальцем в статью. – Его злой язык – скорее порок, чем талант.

– Ну не скажи, – возразил Науэль. – У него много читателей.

– Копаться в нижнем белье, порочить людей – самый легкий способ привлечь к себе внимание.

– Разумеется, легкий, но почему бы им не воспользоваться?

– Какое право он имеет выискивать, выслеживать, а потом трясти на публике всем этим грязным бельем, которое ему удалось собрать? Он просто портит знаменитостям жизнь.

Науэль хмыкнул.

– А я вижу в нем руку справедливости. Эти люди зарыли свое дерьмо в землю и понадеялись, что вонь не поднимется на поверхность. Кто виноват, если их надежды обернулись крахом.

– «До следующей недели, любители гнусных сплетен, и помните – моих злобных ос хватит на всех», – прочитала я фразу, которой Улей заканчивал каждую свою статейку. – Как он крут, вы посмотрите на него. Хотя посмотреть как раз и не получится. Не удивлюсь, если он нагло врет. Потому и не раскрывает свою личность – опасается возмездия.

– Или предпочитает оставаться инкогнито по другой причине. Может быть, он совсем близко от своих ничего не подозревающих жертв. Притворяется олененком, что пришел на водопой, как все. Может быть, они сами выбалтывают ему свои тайны после третьей бутылки. Я уверен, что он не врет.

– Тебя он тоже обрисовал как шлюху и наркомана.

– Каждый ребенок в этой стране знает, что я шлюха и наркоман. Где он солгал?

– Ладно. Но как бы ты себя чувствовал, если бы кто-то добрался до твоих сокровенных тайн, о которых, как ты надеялся, никто никогда не проведает? Перебрал бы липкими лапами все, до последней? – я все-таки пыталась докопаться до сострадания Науэля.

Он усмехнулся и ответил как можно небрежнее:

– Мое привычное существование было бы разрушено, а сам я повергнут в бегство.

– Вот видишь.

– Но я вряд ли бы злился на того, кто раскрыл правду обо мне. Это как когда напяливаешь на себя что-то идиотское, а потом видишь свою фотку в газете, да еще с ехидным комментарием касательно твоего прикида. Конечно, не испытываешь восторга по этому поводу, но все равно видишь, что здорово прокололся в тот вечер. Кто виноват, кроме тебя? Так же и с прошлым – я же все это надевал.

Сказанное Науэлем изменило ход моих мыслей, но не в том направлении, которое его бы устроило. Он просматривал журнал консультаций – методично, внимательно. Действие таблеток ослабело, и с его лица наконец пропало выражение взвинченной дурашливости. Свет настольной лампы сгладил его черты, смягчил вызывающий оттенок его волос. Большая часть кабинета была погружена в сонный полумрак, и неожиданно я ощутила себя уютно. Видимо, я так устала тревожиться, что просто не могла продолжать и успокоилась.

– Знаешь, – начала я, уткнувшись носом в журнал, – порой мне казалось, что ты глубоко несчастен. Сама не знаю, почему. А потом…

– Перестало казаться?

– Позже мои догадки переросли в твердую уверенность.

– Каким образом?

– Однажды в клубе ты подошел к бармену (в тот день работал Рамонек) и попросил коктейль, который берешь обычно. Он сказал, что такого сегодня нет. Ты заказал другой и лайм к нему. Рамонек сказал, что лаймы тоже закончились, и предложил лимон. И тогда ты так ужасно разорался, как будто в этом не доставшемся лайме была вся та толика счастья, что полагалась тебе за день. У тебя даже руки затряслись. Я подумала: ни один человек, у которого все в порядке, не отреагирует подобным образом. Для этого нужно быть на пределе.

– У всех бывает плохое настроение, неудачные дни.